Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

– Ку-ку… – пробормотал Тони и сонно рассмеялся, – Не помню когда я так пить. Отлично…

Он стряхнул снег с колен и зябко передернулся:

– It's fucking cold out…

– Тогда пошли отсюда. А то я тоже жопу отморозила.

– Давай немного посидим. У меня голова… так… танцует…

Она улыбнулась, потрепала его по плечу:

– Привыкай к русской пьянке.

И озорно пихнула его:

– А может еще пойдем вмажем, а?

Он дернулся, поднимая ладони:

– Ради Бога… ой, я слишат не могу.. ой…

– А чего – пошли, Тоничка, – продолжала хулиганить Марина, – Возьмем бутылочку, за уголком раздавим, кильками закусим.

– Ой! Не надо… кошмар…

– Не хочешь?

– Страшно… как так русские могут… это же ненормально…

– Что ненормально?

– Ну… пить так. Как свинья.

– Между прочим на свинью сейчас ты больше похож.

–Я не о себе. Вообще. Вы очень пьяная нация.

– Ну и что?

– Ничего. Плохо… – он с трудом приподнялся, оперевшись о спинку скамейки, – Ой… танцует… очень плохо…

– Что – плохо?

– Вообще. Все. Все у вас плохо. И дома. И жизнь. Ой… тут очень плохо…

– А чего ж ты тогда сюда приехал? – проговорила Марина, чувствуя в себе растущее раздражение.

– Так… просто так… – бормотал Тони, с трудом дыша.

– Так значит у нас все плохо, а у вас все хорошо?

– У нас лучше… у нас демократия… и так не пьют…

– У вас демократия? – Марина встала, брезгливо разглядывая его – распахнутого, красномордого, пахнущего водкой и блевотиной.

– У нас демократия… – пробормотал Тони, силясь застегнуть плащ.

– Ну и пошел в пизду со своей демократией! – выкрикнула Марина ему в лицо, – Мудило американское! Вы кроме железяк своих ебаных да кока-колы ни хуя не знаете, а туда же – лезут нас учить! Демокрааатия!

Тони попятился.

Марину трясло от гнева, боли и внезапно нахлынувших слез:

– Демократия! Да вы, бля, хуже дикарей, у Вас кто такой Толстой никто не знает! Вы в своем ебаном комфорте погрязли и ни хуя знать не хотите! А у нас последний алкаш лучше вашего сенатора сраного! Только доллары на уме да бабы, да машины! Говнюки ебаные! Тут люди жизнь за духовное кладут, Сахаров вон заживо умирает, а он мне про демократию, свинья, фирмач хуев! Приехал икру нашу жрать, которую у наших детей отняли! Пиздюк сраный! Вернется, слайды будет показывать своим говнюкам – вот она, дикая Россия, полюбуйтесь, ребята, а теперь выпьем виски и поедем в Голден Гейт Парк! Говно ты, говно ебаное!

Рыдая, она размахнулась и ударила Тони кулаком по лицу. Он попятился и сел на снег, очки полетели в сторону.

Марина, всхлипывая, побежала прочь.

Тони остался беззвучно сидеть на снегу.

Она бежала, хрустя ледком, растрепанные волосы бились по ветру:

– Гад какой…

Комсомольский оказался перед ней и, словно во сне, облитая желтым светом фонарей, выплыла, засияв золотыми маковками, игрушечная Хамовническая церковь святого Николая, в которую ходил седобородый Лев Николаевич, крестясь тяжелой белой рукой.

– Господи… – Марина бессильно опустилась на колени.

Храм светился в золотистом мареве, весенние звезды блестели над ним. Это было так прекрасно, так красиво той тихой, молчаливой красотой, что гнев и раздражение тут же отпустили сердце Марины, уступив место благостным слезам покаяния:

– Господи.. Господи…

Она перекрестилась и зашептала горячими губами:

– Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя, яко беззаконие мое аз знаю, и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих; яко оправдишися во словесех Твоих, и победиши внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо истину возлюбил еси; безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очишуся; омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие; возрадуются кости смиренные. Отврати лице Твое от грех моих и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто сожизди во мне. Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего и Духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего; возрадуется язык мой правде Твоей. Господи, устно мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожигаемая; тогда возложат на алтарь Твой тельцы.