Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

Марина ногой распахнула дверь и с омерзением выбросила бывшую любовницу на лестничную площадку:

– Сука…

Захлопнув дверь, тяжело дыша, привалилась к ней спиной, постояла, добрела до бесстыдно распахнутой тахты, упала лицом в подушку, еще хранившую в белых складках запах Сашиных кудряшек.

Руки сами заползли под нее, обняли.

Марина заплакала.

Скупые поначалу слезы полились легко и через минуту она уже тряслась от рыданий:

– Гос… по… ди… ду… ра… дура… Плечи ее вздрагивали, перед глазами стояло испуганное Сашенькино лицо, в ушах звенел любимый голос.

–Ду… ра… дура… прокля…аатая…

Вскоре плакать стало нечем, обессилившее тело лишь беззвучно вздрагивало, вытянувшись среди скомканного постельного белья.

Полежав немного, Марина встала, вытерла рукавом зареванное лицо, вышла в коридор, оделась, пересчитала деньги и хлопнула дверью так, что с косяка что-то посыпалось…

Последнее время запои не часто посещали Марину: раза два в месяц она напивалась до бесчувствия, пропитываясь коктейлем кз белых и красных вин.

На этот раз все существо ее подсказывало, что вино будет слабым катализатором, и точно – две купленные утром бутылки водки к четырем часам сырой мартовской ночи были уже пусты и грозно посверкивали на столе среди грязного хаоса опустошенных консервных банок, окурков, кусков хлеба и колбасы.

Марина сидела на стуле посередине кухни, раскачиваясь и напевая что-то. Ее волосы были неряшливо растрепаны, бретелька ночной рубашки сползла.

– Ссуки.. – бормотала Марина, облизвая свои посеревшие губы, – Какие… ссуки… и я тоже… Господи… двадцать девять сук…

Она заплакала, уронив косматую голову на грудь.

– Господи… никого не любила… блядь сраная…сука…

На душе было пусто и горько, оглушенное водкой сердце билось загнанно и тяжело.

Марина всхлипывала, но слезы давно уже не текли, только судорога сводила лицо.

Наплакавшись, она с трудом встала, пошатываясь, открыла холодильник. В углублении дверцы одиноко сверкала четвертинка.

Марина вынула ее, поднесла к глазам. Свет искрился в переливающейся водке, слова на этикетке двоились.

Она приложила четвертинку ко лбу. Холод показался обжигающим.

Так с бутылкой у лба и двинулась в комнату, больно задев плечом за косяк.

Упав на кровать, зубами принялась сдирать белую головку.

Марина пила ледяную водку из горлышка маленькими глотками, лежа на тахте и глядя в плавно плывущий куда-то потолок.

Пилось легко – словно ключевая вода булькала в горле, скатываясь в желудок. Тахта тоже плыла и раскачивалась вместе с потолком, стены двигались, безглазый Рабин грозно смотрел со своего «Паспорта».

Сильное опьянение всегда раскалывало память, вызывая рой ярких воспоминаний, вспыхивающих контрастными живыми слайдами: улыбающийся дядя Володя, поправляющая шляпу бабушка, надвигающиеся из темноты глаза Марии, исполосованная спина Наташки, неловко спешащая подмыться Барбара, громко хохочущий негр…

– Как все плохо… – слабо проговорила она, приподнимаясь.

Из наклонившейся бутылки водка полилась на постель.

Голова кружилась, в висках непрерывно стучали два механических молота.

– Все очень, очень плохо, Марина…

Неловко размахнувшись, она запустила бутылкой в батарею.

Не долетев, та упала на пол и, скупо разливая водку, покатилась к истертым педалям пианино…

Марину разбудил телефон.

С трудом приподнявшись, не в силах разлепить опухшие веки, она нащупала его, сняла трубку:

– Да…

– Маринэ, гамарджоба! – закричал на другом конце земли прокуренный фальцет.

– Да, да… – поморщилась Марина, бессильно опускаясь на подушку.

– Маринэ! Маринэ! – кричала трубка, – Это Самсон гаварит!

– Здравствуй…

– Все в порядке, дарагая, все здэлали!

– Что… что, не понимаю…

– Все, все! Все в парядкэ! – надсадно, как на зимнем митинге кричала трубка, – Кагда за дэньгами приедэшь?!

– За деньгами?

– Да, да! Кагда?

– За какими деньгами? – потерла висок Марина, разглядывая лужу блевотины, распластавшуюся на полу возле тахты бледно-розовой хризантемой.

– Ну за дэньгами, дарагая, мы же кожу запарили!

– Аааа… – слабо застонала Марина, вспоминая черный рулон с иранским клеймом, – А что… когда?

– Приезжай сейчас! Я завтра к Шурэ еду, на полмэсяца! У меня с собой!

–А ты где?

– Мы в Сафии, тут пьем намного! Приезжай, пасидим!

– В какой Софии?

– В рэстаране, в рэстаране Сафия! Знаэшь?