Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

Их роман не мог продлиться долго. – Марине наскучила Сонечкина ограниченность. Соне – розовые дела.

Клара… Марина улыбнулась и вздохнула, вглядываясь в красивое породистое лицо сорокалетней женщины.

Клара была очень похожа на Вию Артмане.

– Красота дается по милости Божьей, – часто повторяла Клара, гладя Марину.

Она открыла Марине Бога, она умела любить, умела быть верной, преданной, бескорыстной. Умела не замечать свой возраст.

– Я такая же девчушка, как и ты, ангел мой, – шептала она утром, закалывая свои роскошные льняные пряди.

У нее был прелестный клитор в форме среднего каштана. Он выглядывал из бритых припудренных гениталий изящным розовым язычком.

– Поцелуй меня в тот ротик, – томно шептала она и покорно раздвигала белые полные ноги. Марина любила это белое, слегка переспелое тело с мягкими, необычайно нежными грудями.

Клара умела как-то незаметно доводить Марину до оргазма: легкие, необязательные прикосновения суммировались и неожиданно распускались жарким соцветием истомы. Марина беспомощно кричала, Кларины губы шептали:

– Покричи, покричи, девочка моя… сладенькая девочка моя… покричи…

Таня Веселовская… Вспыхнула тонконогой огнекудрой кометой и после двухнедельного любовного безумия пропала в круговерти каких-то подозрительных армян. Отчаянно кусалась своими мелкими зубками и повизгивала, зажимая ладонями рот, чтобы не услышали соседи по коммуналке…

Мила Шевцова…

Зина Коптянская…

Тоня Круглова…

Все трое были на одно лицо – худые неврастеничные наркоманки, крутившиеся возле иностранцев.

Богатые клиенты были их богами, феномин – жизненно необходимым стимулятором, ресторан – сакраментальным местом, лесбос – тайной слабостью.

Они одели Марину в фирменные тряпки, научили профессионально набивать папиросы с планом, уговорили «попробовать негра». Негр промучил ее часа полтора, залезая своим толстым членом куда только можно, потом, загнанно дыша и посверкивая в темноте белками, выпил из горлышка бутылку «Хванчкары» и захрапел…

Вика. Бедная, несчастная Вика… Огромные голубые глаза, светло-каштановые волосы, добрый, всегда улыбающийся рот. Они познакомились в душевой бассейна «Москва», поняв друг друга с полуслова.

Месяц, их медовый месяц на рижском взморье, осенняя Москва с мокрыми листьями на асфальте, ответ незнакомого голоса на Маринин звонок:

– Понимаете… Вики больше нет. Ее сбила электричка…

Марина даже не простилась с ней.

Новенькая ограда на Смоленском с еще липнущей к рукам серебрянкой, гранитный блок. неприжившиеся «анютины глазки»…

Милая Вика… Целовалась до помутнения в глазах, наряжала Марину в свои платья, читала «Камасутру», ласково просила, по-детски пришипетывая:

– Мариночка, а теперь всунь мне пестик…

Марина вынимала из-под подушки обтянутую презервативом стеариновую свечу, нежно вводила в раскрывшееся влагалище…

Электричка, говорят, рассекла ее надвое…

Сонечка Гликман…

Туська Сухнина…

Стандартные паспортные фото.

Обе учились в Строгановке, подрабатывая там же натурщицами.

– Девочки, надо новые ощущения искать, а то жизнь пройдет и не оглянешься, – говорила голая Туська, разливая дешевый портвейн в три фужера…

«Пятнистая лань», – называла ее Марина за частые синяки от поцелуев.

Однажды они «впустили четвертым» старого любовника Сонечки – черноволосого Ашота с детской улыбкой, мускулистым телом и длинным, слегка кривым пенисом. С ним часто играли в жмурки, – завязывали глаза богемным Сонечкиным шарфом, раскручивали и заставляли искать. Голый Ашот, улыбаясь, сомнамбулой ходил по комнате, а девочки, повизгивая, кусали его подрагивающий жезл.

Барбара Вениген…

Типичная восточная немка с черной стрижкой, мальчишескими чертами и вульгарными замашками.

Обычно Марина ждала ее возле Станкина, кутаясь в свою дубленку, потом они ехали в общежитие к Барбаре…

Она привезла ей кожаные брюки и пачку шведских противозачаточных таблеток…

Тамарка…

Анжелика…

Машутка Волкова…

Капа Чиркасская…

Наташка… Наташка Гусева. Это было что-то невероятное. Жирная, тридцатисемилетняя. Первый раз казалась вялой, но умело работала языком. Во второй – приехала со своим «тюфячком» – круглым валиком от дивана. На валик одевался чистый стиранный чехольчик, постанывая, голая Наташа зажимала его между ног и ложилась на кровать ничком, обреченно бормоча: