Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

Его отец был стопроцентный прол – отливал что-то на Заводе Малогабаритных Компрессоров, в Доме культуры которого и преподавала музыку Марина.

Мать Олега заведовала овощной базой.

– Ну, как этюд? – спросила Марина, когда он сел за инструмент и привычно сгорбился, положив большие клешни рук на колени.

– Ну… я в начале там нормально… Марин Иванна… только это, в конце там… сложно немного…

– Что ж там сложного? – она подошла, поставила его «Школу» на пюпитр и нашла этюд.

Олег испуганно посмотрел в ноты, потер руки и робко начал.

Играл он неплохо, но природная лень не пускала дальше.

– Немного живее, не засыпай. – сразу подстегнула его Марина и безжалостно нажала на левое плечо, качнув вбок, – Свободней левую, басов не слышно совсем.

Во время игры он забывал обо всем, по-детски оттопыривал верхнюю губу и шлепал ресницами.

Глаза его округлялись, нежная шейка тянулась из школьного воротника.

– Пальцы, пальцы! – воскликнула Марина, клюнув ногтем исцарапанную крышку «Лиры», – Остановись. Опять путаница. Пятый, третий, первый, четвертый. Сыграй еще.

Он повторил.

– Теперь снова, только легче и свободней.

Он сыграл легче и свободней.

«Все может, если захочет. Как партия…» –подумала Марина, любуясь им, – «За таким вот теленочком и гонялась Хлоя по лесбосским лугам. Мой миленький дружок, лесбийский пастушок…»

Из его кудряшек выглядывала аппетитная розовая мочка.

Марина представила, как содрогнулся бы этот угловатый увалень, когда б ее губы втянули эту мочку, а язык и зубы с трех сторон сжали бы ее.

– Пауза! Пауза! Почему забываешь? Снова сыграй…

Он вернулся к началу.

«Интересно, есть у него волосики там. или нет еще?» – подумала она и. улыбаясь, представила, как, зажав в темный угол этого испуганно пылающего бутуза, стянула бы с него штаны с трусами и настойчивыми прикосновениями заставила б напрячься растущую из пухлого паха пушечку… Опустевший школьный спортивный зал гулко разносит Олегово хныканье и Маринин горячий шепот, поднятая ушедшим классом пыль еще висит в воздухе, запертую на швабру дверь дергает шатающийся по коридору лоботряс. Олег смолкает, покоряясь угрожающим ласкам. Марина валит его на рваныи кожаный мат, ее губы втягивают в себя терпко пахнущую головку, а рука властно забирает эластичные яички…

– А теперь как, Марин Иванна?

– Вполне, – шире улыбнулась она. обняв себя за локти, – Слушай, Олег, а у тебя подружки есть?

Посмеиваясь, он пожал плечами:

– Неа..

– Почему?

Угловато он повторил тот же жест.

– Такои взрослый мальчик, симпатичный… – Марина подошла, потрепала его кудряшки. – Только ленивый предельно.

– Да нет. Марин Иванна, я не ленивый…

– Ленивый, ленивый, – ласково качала его голову Марина, чувствуя шелковистость курчавых волос. – Больше заниматься надо. больше. Ты талантливый парень. Если будешь лентяем – ни одна девочка с тобой дружить не станет.

– Ну и не надо…

– Как же не надо? Придет время и будет надо…

Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.

Он захихикал, втягивая голову в плечи.

– День-то матушка! – засмеялась Марина, раскачивая его. – Ладно, давай сонату. Разбирал?

– Ага.. немного, – насторожился он и со вздохом полез в ноты.

– Трудно было?

– Очень…

– Не ври. Ничего там трудного нет.

Слюнявя палец, он нашел нужную страницу, посмотрел, подняв брови и приоткрыв рот.

– Начинай.

Неряшливые мальчишеские руки нащупали клавиши.

«В мужчинах прежде всего отталкивают руки и ноги…» – вспомнила Марина Сашину фразу, – «Толстопалые руки и вонючие заскорузлые ноги…»

Спотыкаясь, соната стала раскручивать свое мажорное кружево.

Марина выудила из сумки «Мишку», развернула, откусила половинку.

Бирюзовый глаз в черной оправе покосился на нее.

Она подошла к Олегу и поднесла оставшуюся половинку к его губам. Он по-жеребячьи шарахнулся назад.

– Бери, не отрывайся.

И взял, как жеребенок берет теплыми губами с ладони, – нежно, осторожно…

«Прелесть ты моя». – подумала Марина. – «Выпила бы тебя всего за одну ночь. Весь твой свеженький кефирчик».

Он играл, гоняя во рту конфету. – хрупкую, податливую, пряную и соблазнительную, как сама жизнь…

После смерти отца время полетело быстрей.

Дядя Володя увез маму в Ленинград, комнату сдали, Марина переехала в Москву к бабушке.

Варсонофьевский немноголюдный переулок, многолюдный центр, шум, асфальт, новая школа, новый каменный двор, – все это ворвалось в жизнь Марины быстро и решительно, сломив ее кратковременную ностальгию по редким соснам и частым сараям.