Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Уж Сталин-то наверняка знал, куда направилась Марина. И разумеется, понимал, что она туда не доедет. Ему ли не знать, что в эту пограничную зону запрещен въезд?

Сталин все знает. Обо всем. С чего она взяла, что он про нее забудет? Почему надеялась…

Кстати, на что именно? На его благодарность за мимолетный порыв страсти? На светлое воспоминание о пьяной ночи, когда он небрежно приласкал юную актриску?

Какая наивность! Она уже действительно стала еврейкой! Такой же легковерной, как эти страдальцы, бежавшие от фашистской бойни в надежде, что хотя бы на самом краю света их встретят с распростертыми объятиями.

Сталин есть Сталин! На какие только ложь и зверство он не способен?

Вагон так трясло, что заснуть не удавалось. К тому же ее донимали вопросы, мучил страх. Пару раз она вставала, чтобы подбросить в печь поленьев. Несмотря на холод, ее спутницам было не до этого. Сбившись в кучку, они о чем-то шептались, шептались…

Наконец все же усталость взяла свое — Марина задремала. Спала плохо — ее мучили кошмары, сквозь сон слышалось непрестанное бормотание соседок, грохот колес.

Проснулась она от оглушительного металлического скрежета. Проникший в оконце солнечный луч немного рассеял вагонную темень. Дети уже вновь облепили окна. Продышав пятачок на заиндевевшем стекле и постоянно расчищая его рукавами, чтобы этот просвет опять не покрылся инеем, детишки разглядывали бескрайнюю снежную равнину. У пассажиров все вещи были уже собраны — чемоданы, узлы упакованы, шубы наготове, — будто они собирались выйти на ближайшей станции.

Только проснувшись, Марина едва не поверила в чудо. Вдруг им сообщили какую-то новость, пока она спала? Может быть, они все-таки едут в Биробиджан? Да нет, это невозможно! Тщетная надежда, безумная, бредовая! Скорей, эти люди уже поняли, что их ожидает.

Она в этом убедилась, всмотревшись в их лица: покрасневшие глаза глядели скорбно и твердо, губы сжаты.

Ну, конечно, все поняли!

Но это их не удивило. Они привыкли готовиться к худшему. Не первый раз попали в такую переделку! Были уже научены горьким опытом, чудом вырвавшись из лап нацистов.

Одна из спутниц, заметив, что Марина проснулась, принесла ей железную кружку с горячим чаем. Пока Марина пила, она молча разглядывала ее приоткрытый чемоданчик, разбросанную одежду, распахнутую сумку с туалетными принадлежностями. Жестом она показала Марине, что и ей надо собрать вещи, приготовиться к высадке.

Марина пожала плечами. Спутница настаивала, нежно погладив ее по щеке. Марина вспомнила материнский жест супруги Михоэлса. И спутница тоже своей лаской ее хотела успокоить, ободрить. Вскинув брови, с неожиданной лукавинкой во взгляде, женщина начала будто перебрасывать невидимый мяч из руки в руку, бормоча:

— Мешане мазл! Мешане мазл!

Марина впервые слышала эти слова.

Действительно, счастье переменчиво! Только бы знать, когда наступит перемена.

Она случится, конечно, рано или поздно. Как счастье, так и беды преходящи. Надо быть всегда готовым к такой перемене, запастись терпением. Не это ли имел в виду патриарх, часто повторяя: «Гедулд, гедулд»?

Марина собрала вещи, хотя понимала, что без толку, что свой чемодан ей не доведется опустить на перрон в Биробиджане.

Чтобы унять тревогу, Марина подошла к детям. Потеснившись, они дали ей место у окна. Девчушки к ней ластились, как к старшей сестре. Состав тащился, будто санный обоз. За окном расстилалась бескрайняя, чуть колыхающаяся, снежная пустыня. Ни дорог, ни даже звериного следа. Минуя взгорки, возвышенности, паровоз марал их пятнами жирной копоти. Эти угольные отметины смотрелись как татуировка на белоснежной коже.

Мальчуган вскрикнул. Средь искристых снегов завиделась изба, покуривавшая дымком. Потом бревенчатые домики стали попадаться все чаще. Каждую избу дети встречали радостным воплем, тыча в стекло пальцами. Взрослые хранили молчание. Патриарх сидел с закрытыми глазами, скрестив на животе руки, одетые в варежки. Казалось, он спит.

Избы с дворовыми постройками — сараями, амбарами — теперь проплывали совсем рядом с окнами. Состав тянулся через какой-то поселок. Люди на платформе приветливо махали пассажирам, что-то выкрикивали, беззвучно шевеля губами. Дети кричали им в ответ, тоже махая ладошками перед оконным стеклом.

Теперь снежный простор сменился железнодорожными платформами с табличками на идише, длинными дощатыми строениями, лесопилками, высоченной трубой кирпичного завода, легкой рябью заснеженных крыш с вьющимися поверх дымками. Патриарх встал, покачиваясь от вагонной тряски.