Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Миновав просторное фойе, украшенное портретами Чехова и Станиславского, а также мхатовской эмблемой — стилизованной чайкой, она постучалась в приемную директора. Когда Марина спросила секретаршу, можно ли ей поговорить с директором, та поморщилась. У этой дамы под шестьдесят взор был таким холодным, что, казалось, его лед ничем не растопишь. Марина была уже готова к тому, что секретарша велит ей прийти через три дня, через десять. На двери директорского кабинета висела табличка с незнакомым Марине именем: Олег Семенович Камянов. Он, видимо, замещал директора. Марина отметила, что фамилия еврейская. Может, и он знает о Марининых выходках. Но вдруг нет.

К счастью, Марине пришлось ждать не десять дней, а всего минут пятнадцать. Вслед за секретаршей в дверях появился совершенно лысый человек в старомодном костюме и с приветливым взглядом из-под круглых очков. Увидев Марину, он всплеснул руками.

— О товарищ Гусеева!

Оказывается, он-то о ней знал.

— Не удивляйтесь, Марина Андреевна, я вас ждал. Люся Каплер мне о вас много рассказывал. Искренне рад, что вы наконец возвратились к истокам.

Камянов не ограничился только лишь комплиментами. Он сочинил официальное письмо, которое Марина передала своему начальству. Начальник цеха битый час донимал ее всякими расспросами, но письмо принесло результаты. Через пару недель Марина получила новое задание, хотя и более ответственное, но полегче физически. Теперь она крепила к «сарделькам» рукоятки. А главное, ей разрешили работать всего полсмены — в три Марина уже отправлялась в театр.

Выяснилось, что, несмотря на обещание вскоре открыться, в театре ни одной новой пьесы не репетировалось. Актеров было наперечет, актрис побольше, но тоже выбор невелик. Одни еще не вернулись из эвакуации, другие играли в так называемых «фронтовых бригадах», выступавших перед бойцами. К тому же еще было трудно выбрать подходящую пьесу — во время войны цензура зверствовала. Камянов по телефону часами с кем-то что-то согласовывал. Никто не решался взять на себя ответственность. Все понимали, что такие вопросы сейчас решаются только на самом верху.

Открытие театра все откладывалось. Чтоб не терять время попусту, Камянов предложил каждому актеру самому выбрать пьесу, выучить роль и отрывки сыграть перед коллегами. Это была работенка не легче, чем в цеху. Приходилось вкалывать, к чему всегда призывал основатель Художественного Станиславский. Известно, что нет публики безжалостней, чем сами актеры…

Марина была рада этой отсрочке. У нее поджилки тряслись при мысли, что она вновь, после такого перерыва, покажется публике. Но это была мелочь по сравнению со смертельной угрозой, ужас перед которой Марину теперь опять терзал дни и ночи. Что будет, когда Сталин узнает — если узнает, — что она вернулась на сцену?

Алексей постоянно твердил, что Сталин давно выкинул ее из головы. Марина навсегда запомнила слова Каплера: «Твой долг вернуться на сцену. Русский театр вопреки всему существует! Сам Сталин будет тебе аплодировать».

В отличие от него Марина в этом отнюдь не была уверена. Сталин ничего не забывал. И никогда. Сколько уж раз доказывал!

Но в чем-то, может быть, Люся и прав. Хотя немцев отогнали от Москвы, бои достигли невиданного ожесточения. Фрицы уже почти дошли до Волги, рвутся к Кавказскому хребту. Сталинград взят в клещи. Неужто главнокомандующему только и делов, что думать об актриске, с которой когда-то спьяну переспал?

Как-то поздней осенью, снежным вечером, Камянов пригласил Марину в свой кабинет. Толстые стекла очков делали заметнее темные круги у него под глазами, взгляд был усталый. Он спросил Марину, нет ли новостей от Каплера. Новостей не было. Она ему постоянно писала, не зная, получает ли он ее письма.

Камянов покивал головой.

— Я читаю его корреспонденции в «Красной звезде». Вы, наверно, тоже…

Конечно, Марина их читала и перечитывала. Камянов усмехнулся. Потом зажег сигарету и перешел на шепот:

— Но в них не чувствуется его индивидуальности. Какие-то затертые фразы типа: «Любовь к родине и героизм наших солдат творят чудеса…» Будто Люся не находит собственных слов, все передирает у Эренбурга и Гроссмана. Или, может, это редакторы «Звезды» всех стригут под одну гребенку?

Тихо рассмеявшись, он левой рукой провел по своей лысине. Его взгляд затуманился. Сын Камянова, как и миллионы других сыновей, сейчас находился прямо в сталинградском пекле. Там выбора нет: если ты не убьешь, тебя убьют.