Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Аллилуева молчала. И все молчали. Секунду, другую, третью… Этой паузой воспользовались официантки, чтобы убрать со стола опустевшие блюда, принести новые графинчики, а также сладости. Атмосфера разрядилась. Старик Калинин встал, опершись на Маринино плечо, и постучал ножом о рюмку, призывая к вниманию.

Марина замолчала. В наступившей тишине мне чудилось это звяканье ножа о рюмку.

Она говорила почти час. Пальцы стенографисток будто неслись галопом вдогонку ее словам. Она не затягивала пауз, отлично владея своим дыханием. Зал завороженно следил, как снуют губы Марины Андреевны Гусеевой. Как меняется выражение лица, как она играет руками. Было ясно, что монолог — ее стихия.

Она выпила воды. Налила стакан и опять выпила до дна. Ее прическа немного сбилась. Элегантным, выверенным жестом она закинула непокорную прядь за ухо.

В этой возникшей паузе нам будто еще слышался ее голос с характерным акцентом. Виделись сцены того кремлевского ужина. Я воспользовался заминкой, чтобы осмыслить свои впечатления.

Попытался ее представить двадцатилетней. Более стройной, более гибкой. Наверняка не такой густой была синь ее глаз. Я их вообразил голубыми, как мечта, как небеса. Интересно, надела ли Гусеева на кремлевскую вечеринку украшения — бусы, серьги? Об этом она умолчала. Может, такое вообще не принято среди коммунистических бонз? Напиваться и обжираться можно, а носить драгоценности — буржуазный пережиток.

В моей голове будто пикнул сигнал опасности. Не слишком ли острый интерес я начал испытывать к этой женщине?

Прокурор Кон взглянул на часы и перекинулся взглядом с сенаторами. Пока Марина рассказывала, Маккарти, Никсон и их дружки угощались йогуртом. Они блаженствовали. Еще бы — коммунистка описывает кремлевские нравы. Представила выразительнейшую картину полного разложения большевистской верхушки. Сбылась мечта всей их жизни! Разумеется, они были готовы слушать и слушать.

Председатель Вуд подал знак, и Кон устремился к микрофону:

— Мисс Гусеева…

Она прервала его жестом.

— Вы даже не представляете, чем был для меня, девчонки, этот ужин. В стране голод. Москва полна беженцев из голодающих областей: дети с раздутыми животами, женщины худые, как скелеты. Старики, готовые поедать собак и крыс… А уже подступала зима, когда люди, бывало, ходили в театр, чтобы только согреться. Да и некоторым актерам приходилось играть почти на пустой желудок. Я была рада участвовать и в утренних, и в вечерних спектаклях, чтобы забыть о голоде. Мы играли героев революции, произносили страстные монологи, возглашали коммунистические лозунги, но сами в них не верили. Для нас это были сказки… А те, кто постарше, еще помнили Гражданскую войну, когда вообще…

Вуд так саданул молоточком, что все вздрогнули.

— Мисс Гусеева, мы тут собрались не затем, чтобы вы нам прочитали курс советской истории…

— Тот вечер переменил всю мою жизнь.

Кон начал новую атаку.

— Какое это имеет отношение к агенту Эпрону?

— Для вас он агент, а для меня просто Майкл Эпрон.

— В 1932 году его еще не было в Союзе.

Кон ухмылялся, довольный собой. Марина молчала, изучая свои пальцы. Или сквозь них вглядывалась в очень давние события.

Вуд потерял терпение:

— Отвечайте на вопрос, мисс Гусеева!

Марина не сразу исполнила приказ. Вскинула плечи.

— Калинин решил своим тостом утихомирить Сталина и отвлечь Аллилуеву от темы голода. Я уже потом поняла, что в этом кругу к ней относились с опаской. Только она себе позволяла спорить со Сталиным. Остальные перед ним гнулись в три погибели, а Надежда резала правду. Это их пугало. Чтобы сменить тему, Калинин заговорил о евреях. Сообщил, что по инициативе Сталина будет создан еврейский национальный район с центром в Биробиджане. Это величайшее событие для евреев всего мира, которые впервые за две тысячи лет получат собственную землю… За что спасибо товарищу Сталину!

— Да где он, этот ваш Биробиджан, мисс Гусеева? Никто из нас о нем не слыхивал. Выходит, и коммунисты молчат о еврейской резервации на своей территории.

И Кон одарил ее своей улыбкой жиголо. Марина ему ответила ледяным взглядом.

— Вы не слыхали, потому что вы плохой еврей, господин прокурор. И в Нью-Йорке, и в Лос-Анджелесе большинство евреев об этом знают. Уже давно.

— Вы забываетесь, мисс Гусеева!