Александр Ольбик - Ящик Пандоры

Когда машина скрылась в дюнах, Дарий, взяв за руку дрожащую мелким вибром Пандору, повел к кустам, на которых они оставили свои одежды. Они были потрясены, но уже сживались с чужой невзгодой, а потому на смену потрясению приходило возбуждение, которое со временем тоже потребует разрядки. Облачившись в одежды, они подошли к Медее, возле которой уже находились Легионер, Олигарх и маленький Саша, прильнувший к лежащей на песке бабушке.

– Соседка, – обратился к ней Дарий, – мы все должны пойти в больницу, поэтому встань и возьми себя в руки. – Последовала пауза, словно слова Дария упали на благоразумную почву. И действительно, Медея, встав на карачки, поднялась, отряхнулась от песка, утерла обеими ладонями глаза и, взяв за руку Сашу, направилась к мосткам. И там, где начинаются желтые фонари, в аллее, по которой днем разъезжают малолетние гонщики на микрокарах, им навстречу бежала Сара. Кулончик на шее, словно маятник Фуко, болтался от одной ключицы к другой, волосы, обдуваемые ветром, открыли ее лицо, которое было белее гренландского снега, а в глазах сиял ужас неизвестности. Ее остановила Пандора и что-то поведала, но так, чтобы это не нарушало тишины задремавших лип и притихших слева детских качелей. Все было спокойно, и Сара, видимо, ободренная словами Пандоры, но еще не избавившаяся от внутреннего надрыва, занялась плачем, напоминающим скулеж побитой собаки. Шатаясь, она подошла к бетонному бордюру, тянувшемуся вдоль аллеи, и повалилась на него. Ей было плохо, отказали тормоза, и Дарий пришел ей на помощь. Вытащил свою карманную аптечку, нашел в ней валидол и четвертинку успокоительного клонозепама. Таблетки он отдал Пандоре, и та вложила их в рот Сары. Дарий слышал, как где-то рядом, под сенью густого вяза, Медея проклинала Сару, обзывая ее последними словами, которые в тот вечер она могла собрать у себя в голове. И это поношение вызвало у Дария молчаливое чувство солидарности с Медеей…

Больница находилась метрах в двухстах сразу за переездом и еще ближе от их дома. Легионер, когда они миновали железнодорожный переезд, откололся, зато на углу улиц Виенибас и Бривибас им встретились Григориан и его пьяная, заплаканная Модеста. И откуда только люди узнают о приближении беды? Они пересекли улицу и подошли к Дарию, поинтересовались, как обычно интересуются простые люди, появившиеся на чужом пепелище… А кстати… Нет, это случится немногим позже. Дарий не уловил в голосе Григориана ничего, кроме любопытства, зато его нюх едва справился с несущимся от него перегаром. «Прима», водка, пиво, самогонка, которой еще днем угощал его Легионер, плюс нечищенные десны, поскольку зубная паста для Григориана и лишняя роскошь, и ненужные расходы, и плюс… «А черт с ним, я сам, наверное, пропах гнилостными миазмами, что обычно случается с уходящей материей…» Слава Богу, ох, слава тебе Боженька, что ты спас эту славную Машу. Об этом стало известно после того, как Пандора с Сарой сходили в больницу на разведку и, вернувшись, со слезами и соплями, рассказали, вернее, пересказали разговор с дежурным врачом с неповторимой фамилией Дудельзак. Маша уже спит. Заснула после того, как выкачали из легких два с половиной литра H 2O, и после уколов и прочих спасительных медманипуляций и самоотверженных действий Дудельзака. Медея, услышав обнадеживающее сообщение, упала коленями на газон и начала неистово креститься, будто и в самом деле верила в Бога…

Все происходило рядом с железным решетчатым забором, за которым белел и горел огнями больничный корпус. С Машей в больнице остался Мусей, к которому вскоре вернется Сара, а все остальные, то есть Дарий с Пандорой, Медея с Сашей, осоловевший Григориан с Модестой и неутомимый Легионер, который тоже на глазах трезвел, снова оккупировали в палисаднике стол и принялись восстанавливать вином и водкой потрепанные случившимся нервы. Олигарх, как и до этого, скромно сидел на лавочке, скрытый от глаз других плотной стеной девясила. Пандора сходила домой и вернулась в куртке и без шляпы. Медея отвела Сашу спать, после чего снова присоединилась к полночной застолице. Выпили, были возбуждены, наперегонки рассказывали о пережитом. Модеста, рыдая навзрыд, шепелявя, путая слова, рассказывала, как в траве она искала свои зубы. И, видимо, для вящей наглядности вытащила изо рта зубной мостик и стала его протирать рукавом кофты. Медея уже без ужаса в глазах и без истерики поведала о том, что ей приходило в голову, когда она увидела лежащую в воде бездыханную Машу.