Александр Ольбик - Ящик Пандоры

– Это очень кстати, совершенно другой коленкор… Но, возвращаясь к нашему разговору… Ты сказал, что Джоконда это сфинкс…

– Живописный сфинкс, – поправил Борух. – Но это не я сказал, какой-то искусствовед…

– А что же тогда «Черный квадрат»? Тоже какой-нибудь сфинкс? Или его задница?

– Да забудь ты об этом, поговорили и разбежались…

– Да, но… Пятьсот деятелей искусства и в том числе искусствоведы, художники и другая пишущая шатия «Черный квадрат» поставили на первое место среди шедевров российских художников… Шедевров двадцатого века! Ты только подумай своей умной еврейской головой. Впрочем, и сам Малевич был таким же… Полный идиотизм… Ну дальше ехать некуда… Не Коровин, не Репин и даже не Рерих или Петров-Водкин, а именно Малевич, который только к концу жизни узнал, что есть такая порода людей, как художники… Местечковый маляр… Полный камуфлетизм… И это шедевр? С ума можно сойти и не вернуться…

– Вот на этом и успокой свою душу, – наставительно заговорил Борух. – Помни и утешайся тем, что один местечковый, абсолютно необразованный маляр обеспечил работой полтысячи бездельников, а еще больше зевак, которые толпами ходят в музеи поглядеть на его черный шедевр… Ты, Левитан, даже не можешь представить себе, сколько на этом зарабатывают и сколько спекулируют… Весь мир стоит на этом, и мы с тобой бессильны…

– Потому что такие, как ты, это безобразие поощряете и если, допустим, завтра заявится в твою галерею какой-нибудь новый черный или голубой квадрат, ты первый будешь трубить на весь мир… Какой, дескать, шедевр завернул в твою пропахшую лицемерием выставку…

Однако Боруха от атаки Дария спасла вошедшая Клеопатра. Улыбчивая, абсолютно неотразимая, а главное, безнадежно сексапильная.

– Бор, нам пора на процедуры, – и к Дарию: – Как, пришли в себя? Все будет хорошо, приезжайте в Израиль, у нас много красивых девушек. Борух, оставь ему наши координаты…

– Лишнее, – сказал Дарий, – в ближайшие сто лет я за границу не собираюсь…

– Нет, нет, обязательно приезжай и привози свои работы… – в голосе Боруха чувствовалась искренность, разбавленная похмельным энтузиазмом. – В Израиле много бывших юрмальчан, и они будут рыдать от счастья видеть хотя бы на полотне свою оставленную родину.

Затем в кабинет вошел Нафталей и сказал Дарию, что в центр города направляется его сын Авель и может его подвезти до дома. И напичканный транквилизаторами Дарий уселся в «мерседес» Авеля и всю дорогу до дома о чем-то болтал, ибо ему было кайфово, весь мир представлялся умилительным, на все согласным, ко всем и всему лояльным. Из машины он позвонил Пандоре, но, судя по раздавшимся сигналам, трубка была отключена. Набрав номер магазина, узнал, что Пандора на работу не приходила. Он примолк, и всю дорогу его существо источало гнусное томление духа. И, чтобы его взбодрить, он залез в карман и вытащил оттуда деньги, которые ему заплатил Борух. Это была неплохая подпитка его настроения, и, пересчитав купюры, он вернул их обратно в карман куртки.

Доехав до переезда и попрощавшись с Авелем, он вышел и, не глядя на закрытый шлагбаум, поперся на свою сторону и на середине пути его едва не сбила возникшая ниоткуда электричка. Он давно заметил, что в снегопад и в осеннюю пору, когда землю и шпалы обволакивают снег или палая листва, звук поездов десятикратно притухает, рельсы не звенят, и тогда… Он свернул на дорожку, в свою березовую рощицу, и, дойдя до белоствольной, приник к ней лицом и едва не расплакался, когда не ощутил животворящего трепета бересты. Березы уже спали мертвым сном и ответили холодом, зябкой сыростью. Но то, что он ощутил, войдя во двор, не сравнится ни с каким, даже летаргическим сном. То было откровение, снизошедшее на него из пространства, серо-облачного тумана, капель, повисших на оголенных ветвях лип, на иголочках сосны и на кустах одичалого девясила. Когда Дарий дотронулся до ручки двери, окончательно осознал, что входит в пустую ограбленную гробницу, где господствуют одиночество и смертная тоска. И все же, повернув ключ, он вошел, и – да, его встретило именно то, что он ожидал… И, наверное, он умер бы, если бы у его ног не появился хвостик Шока и если бы из другой комнаты не вышла его встречать Найда. Она мяукала и вопросительно смотрела на свою тарелку, в которой одиноко лежала одна гранула сухого корма. «Сейчас, ребята, только осмотрюсь… Но прежде спрошу у вас: куда вы задевали мою Пандору? Молчишь, Шок, а ведь она тебя любила… Да и тебя, Найдочка, мы любим… Мы вас очень любим», – еще раз повторил художник.