Андре Бринк - Перекличка

Или, может быть, в этом безысходном положении, без надежды на оправдание, за пределами нашей обычной жизни с ее понятиями о добре и зле, только повседневные мелочи и имеют право на существование?

Я делал многочисленные попытки втянуть его в разговор, выудить из него осмысленные ответы на мои вопросы.

— Галант, — спрашивал я, — почему ты это сделал? Зачем совершил это ужасное преступление?

В ответ он глядел на меня с поразительной кротостью, словно мой вопрос казался ему совершенно излишним.

— Чтобы быть свободным, — говорил он.

— Но зачем доходить до таких крайностей?

— А что еще мне оставалось делать?

— Несомненно, было еще много иных возможностей, которые ты мог попытаться осуществить.

— Я пытался.

— Но убийство !

— Мы убиваем ежедневно в сердце своем.

— Но ты же вырос вместе с Николасом. Он был твоим другом. Тебе не кажется, что просто немыслимо совершить такое?

— Пока не совершишь, это кажется трудным. Затем ты делаешь, и это сделано. Это похоже на рытье земли, или собирание хвороста, или укрощение лошади. Когда ты мальчик, ты думаешь, что тебе никогда ничего не удастся с женщиной. Потом ты делаешь это, и все становится просто.

Насмехались ли его глаза надо мной? Я чувствовал, как мое лицо горит от ярости и стыда.

Но я продолжал настаивать:

— Когда делаешь это с женщиной, появляются дети. Но убийством ты не добился ничего. Кроме новых смертей.

Он пожал плечами.

— Неужели ты не испытываешь ужаса от всего этого, — спросил я, — теперь, когда все позади?

— Это не позади. И никогда не будет позади.

— Ты проиграл. Все кончилось поражением.

— Тут нет никакого поражения, — спокойно сказал он. — Просто сейчас вы сильнее, вот и все.

— Мы всегда будем сильнее.

— То, что вы сильны, еще не значит, что вы правы, — ответил он.

Я начал сердиться.

— Ты думаешь, что право было на твоей стороне, когда ты заполнил дом мертвецами?

— В этом не было ни правоты, ни неправоты, — сказал он. — Тут было только убийство, дело, которое нужно было сделать. Если и есть какая-то правота, то она будет для других, когда-нибудь. — И чуть тише добавил: — Может быть.

— А какая тебе от того польза? — спросил я. — У тебя даже нет детей, которые переживут тебя.

— Может, будет и ребенок, — сказал он.

— Где? Откуда?

Он улыбнулся и потупился, не дав себе труда ответить.

— Тут нет ничего, кроме развалин и опустошения, — настаивал я.

Если бы я мог взять его за плечи, потрясти, чтобы вбить в него нечто разумное.

— Всегда есть дети, — сказал он, не глядя на меня. — Нас могут топтать. Нас могут развеивать по ветру. Нас могут сметать как мякину. Но все это не имеет значения. Пшеница остается. Зерно. Хлеб. Дети.

Он, должно быть, свихнулся, подумал я, из-за всего того, что совершил; я не находил смысла в его словах, да и его молчание озадачивало меня.

По мере того как мы продвигались вперед, такие разговоры случались все реже и реже.

— Неужели ты не испытываешь угрызений совести? — спросил я его в последнюю ночь перед прибытием на место. — Неужели ты действительно так сильно ненавидел Николаса?

Он взглянул на меня, словно мой вопрос удивил его.

— Я вовсе его не ненавидел, — ответил он.

— Но ты хладнокровно убил его.

— Я его любил, — сказал он. — Поэтому мне пришлось убить его.

— Ты просто не в своем уме.

— Я любил его. — Впервые в его голосе вдруг послышался напор, словно ему было важно, чтобы я понял (но что? не приписываю ли я ему мои собственные путаные мысли?). — Он вырос вместе со мной. Мама Роза была нашей матерью. Мы всегда были вместе. Потом он отвернулся от меня. Он был уже не Николасом, а человеком, которого я не знал. Человеком, который стал чужим самому себе. Я должен был освободить его от этого чужого человека. Я должен был убить в нем белого, чтобы опять превратить его в друга. Того самого Николаса.

— По-моему, ты сам не понимаешь, что говоришь.

Он некоторое время пристально смотрел на меня. Его глаза горели как угольки. Он, должно быть, не спал уже много ночей. Но он ничего не ответил мне.

— Наше путешествие скоро закончится, — сказал я, движимый непонятным желанием успокоить его. — Завтра мы будем в Ворчестере, а оттуда тебя отвезут в Кейптаун.

— Да, — сказал он. — Наконец-то я попаду в Кейп.

— Но ты же был там, — сказал я, — в прошлом году, когда сбежал с фермы.

Он промолчал.

— Почему ты тогда вернулся?

— Я должен был вернуться.

— Как же ты был глуп, Галант! — вскричал я, выведенный наконец из себя.