— Для меня сейчас неподходящий момент представать перед Господом с руками, запачканными кровью.
— Ты ведь никогда не верил в Бога.
— Я даже стал первым Колленом, который не верил в Бога.
Стюарт рассказал, что его связного в Бангкоке арестовали вчера за несколько часов до двойного убийства Мориса и Одили, что подтверждало версию о заговоре, который вполне мог исходить из этой больничной палаты, от этого маленького мужчины, которого болезнь потрошила, как курицу, и который смотрел на жизнь с несколько тошнотворным удивлением и дремлющим недовольством младенца.
— Ладно, это я. Я и ЦРУ. Руководитель отделения IBM в Таиланде — большой человек. Твои разговоры в отеле прослушивались. Сын руководителя азиатского отделения IBM, покидающий страну с двумя килограммами героина? Это невозможно! Я спас твое будущее и уберег от девяноста четырех лет тюрьмы. Ты должен меня поцеловать.
Стюарт встал и поцеловал его. Когда он склонился над отцом, тот весь сжался, словно в ожидании подлого удара, однако поцелуй Стюарта был искренним. Сын Люсьена был рад, что ему не придется сидеть в тюрьме девяносто четыре года. Вечером он улетел в Париж. Снял меблированную комнату на авеню Моцарта. Нашел честную работу, видя в двойном убийстве Одиль и Мориса Перуччи не только результат ловушки, придуманной его отцом и ЦРУ, но и знак того, что один из периодов его жизни закончился. Он вошел в крупную продовольственную корпорацию как шеф отдела. Его отец умер. Через месяц Стюарт познакомился с Ноэми Пьерро, редактором журнала по интерьеру. Ей было двадцать три года. Это была хорошо сложенная брюнетка с короткими ногами. Несколько раз в неделю она посещала уик-энды у родителей в Бутини-сюр-Оптон. Незадолго до первой встречи со Стюартом на ужине у банкира, с супругой которого она была знакома, и который, кстати, разместил часть денег Перуччи, ее бросил какой-то актер. Ноэми сильно рассмешило, что Стюарт никогда не слышал его имени. Она нашла Стюарта галантным, нежным и простым. Когда через несколько недель он предложил ей выйти за него замуж, она решила, что он ее любит и будет любить всегда, и поэтому согласилась. Бракосочетание состоялось в церкви Сент-Клотильд, а обед — в «Крийоне», где пара провела ночь и на следующее утро отправилась в свадебное путешествие в Вермонт, куда Ноэми ездила ребенком на каникулах. Возвратившись, они обосновались на десятом этаже башни «Фронт де Сен» и сообщили родным и ближайшим друзьям, что Ноэми ждет близнецов.
После ужина медсестра хотела забрать Октава, чтобы Синеситта поспала несколько часов, но моя сестра сказала, что предпочитает не спать со своим ребенком, чем спать без него. Медсестра не стала настаивать: одним ребенком в детской меньше. Синеситта провела странную ночь, полную сладострастия и кошмаров, просыпаясь и засыпая, так что утром почувствовала себя разбитой, как после вечеринки. Она положила ребенка рядом с собой на кровать, удивляясь и восхищаясь тем, что человеческое существо настолько, нуждается в ней, что готово ее съесть. После завтрака она позвонила Алену в Лондон и сказала, что порывает с ним. Их связь, объяснила Синеситта, была очень приятной, но больше не имела смысла, поскольку она теперь не беременна и может снова заниматься любовью со Стюартом.
— А если ты опять забеременеешь? — спросил банкир.
— У меня есть твой номер телефона.
— Ты позволишь прислать подарок Октаву?
— Можешь даже стать его крестным, если захочешь.
— Буду очень рад. Я вылечу первым же самолетом в Глазго и во второй половине дня увижу моего крестника. Он похож на меня?
— Нет.
— На Стюарта?
— Тоже нет.
— На кого же он похож?
— Думаю, на меня.
Октав, действительно, унаследовал властное и смешливое лицо моей сестры, а к семи годам стал ее копией в мужском исполнении. Когда в голодные годы, последовавшие за арестом и смертью Коллена, мы спали в постели Синеситты, чтобы согреться и поддержать друг друга, а затем, когда наши финансы совсем истощились, поскольку никто не хотел идти работать, — на матрасе перед камином в кухне, я предпочитала ложиться возле Октава, обнимать его ночью и представлять, будто сплю со своей сестрой, чего она, хотя и любила меня, никогда не позволяла делать. Я и сейчас вижу маленькое, треугольное личико Октава, его блестящие, глубоко посаженные глаза и выпуклый гладкий лоб. Он обладал решительным и взбалмошным характером Синеситты, даже какой-то веселой свирепостью, в которой, впрочем, не было ничего свирепого. А еще он был необычайно мягким при прикосновении.
Читать дальше