Патрик Бессон - Закат семьи Брабанов

— Поехали, — попросила она.

— Вы предупредите родителей?

— В этом нет необходимости: я им сегодня больше не нужна, кроме того, я уже давно совершеннолетняя.

— Синеситта, скажите правду: вы в меня влюбились?

Сама она об этом даже не задумывалась — любовь для нее была не мыслью, а чувством, предназначенным для кого-то безымянного; чувством, в котором она одиноко блуждала с самого детства. Задав такой вопрос, Стюарт напомнил ей, что любовь выражается в чувствах к конкретному человеку.

— Да, — призналась она.

— Вы знаете почему?

— Нет. А вы знаете?

— У всех женщин, когда-то влюблявшихся в меня, были проблемы.

— У меня тоже есть проблемы.

— Со мной их не станет меньше.

Он скрестил руки на груди и прислонился к капоту своей старой «BMW», впрочем, блестящей, как новая. Если бы моя сестра потрудилась запомнить номер этой машины и передать его одному из многочисленных папиных знакомых в полиции, с которыми он подружился благодаря своим курсам йоги, то она узнала бы, что Стюарт купил эту машину два десятилетия назад и, без сомнения, вскоре был арестован. Машина была в прекрасном состоянии, а это означало, что с тех пор на ней не ездили. Коллен внезапно приобрел умиротворенный вид, словно устроился в любимом кресле в глубине огромной библиотеки со старинным изданием «Кандида» или «Илиады» на коленях и с виски без льда под рукой. Синеситта влюбилась в эту старую машину, которая, подобно ей, почти никому еще не служила. Ей показалось, что машина была их старой союзницей, что они со Стюартом уже сотни раз возвращались в ней из Довиля, Оверня или с обедов в городе, что они спали в ней, играли в карты, читали воскресные газеты, пили теплую «Столичную», занимались любовью или перекусывали.

— Вы мне не нравитесь, — произнес Коллен таким интимным и мягким тоном, который доказывал противоположное.

— Пусть у меня нет талии, зато я могу похвастаться красивыми ногами, — не растерявшись, заявила моя сестра.

— Не выношу работающих женщин. Они целыми днями скрывают свою красоту, а вечером уже не в состоянии ее показать.

— Я брошу работу.

— Не делайте этого, Синеситта, умоляю вас! Я уже разрушил жизнь многим женщинам, и все начиналось точно так же.

— Мне безразлично, что вы ее разрушите! Я даже хочу этого. Уничтожьте меня! Кто сказал, что я уже создана, а если это и так, то кто сказал, что я создана хорошо? Может быть, меня стоит разрушить и построить заново, как здание?

Впоследствии Стюарту нравилось вспоминать эту сцену, доказывая нам каждый раз, что он предупреждал Синеситту, какая жизнь ожидает ее с ним; однако она не только не прислушалась к этому предупреждению, а наоборот, сочла его дополнительным аргументом, чтобы броситься ему на шею.

— Не искушайте меня, Сине.

Никто не называл мою сестру этим уменьшительным именем. В нашей семье такое никому даже не приходило в голову. Что касается мужчин, то в ее жизни их было немного, и, кроме Ивана Глозера, ни один из них ни разу ее так не назвал. Когда я спросила об этом Ивана (которого моя сестра, когда они состояли в своеобразной внебрачной связи, — о чем все еще говорят на улице Руже-де-Лиля, — любовно прозвала Ван-Ван), он ответил, что единственный раз назвал ее Сине незадолго до того, как они впервые занялись сексом, но она взглянула на него с таким холодом, что с тех пор навсегда превратилась в Синеситту Брабан, дочь Жильбера-Рене и Летиции Брабан, бывшей в свою очередь дочерью Женевьевы де Жюрке, урожденной Флагштадт…

— Я не желаю больше прикасаться к душам! — взревел, рявкнул, изрыгнул, застонал Стюарт. — Они крошатся у меня между пальцами. То ли они очень хрупкие, то ли мои пальцы слишком сильные и неловкие. В тюрьме я пообещал себе: «Выйдя отсюда, ты будешь иметь одну проститутку в неделю и все». И даже не в комнате: в баре, за занавесом. Когда я встречаюсь с женщиной, хотя бы и с проституткой, я хочу, чтобы вблизи были люди, свидетели, которые могли бы прийти ей на помощь в случае необходимости. Я выбрал свой день, — в тюрьме было время подумать, — понедельник, потому что воскресная толпа уже схлынула, девицы расслаблены, любезнее, у них полно свободного времени. Я подсчитал свой бюджет: тысяча пятьсот франков в неделю. Это цена моего спокойствия, то есть моей невиновности. Она просчитана так же точно, как план побега или ограбления, хотя, — спохватился он, — я никогда не совершал побегов или ограблений. Уклонение от уплаты налогов — вот в чем моя вина. Уклонение от уплаты налогов, — повторил он, словно хотел вбить себе эту мысль в голову.