Ларс Кристенсен - Посредник

В конце концов Ивер почти силком потащил меня на пристань, где причалил «Оксвалл», старая калоша. Согласно плану, я позвоню оттуда. Мы подождали, пока пассажиры не сошли на берег. И поднялись на борт. Была высокая вода. Капитан нас сосчитал. Я объяснил ему ситуацию. Речь шла о жизни. Мой папа сломал ногу. Перелом сложный. Он находится на грани. Между жизнью и смертью. Мне необходимо позвонить. Деньги у меня есть, я заплачу. Дело срочное. Капитана куда больше интересовало, почему Ивер Малт не рыбачит. Косяк повернул возле Стейлене?

– Медузы, – сказал Ивер. – Медузы его не пропускают.

– Дело срочное, – повторил я.

– Я сам решаю, когда срочное, а когда нет, – отрубил Капитан.

Он еще немного подождал, бросил взгляд на безлюдную пристань и последний автобус, который выпустил поверх асфальта ковер выхлопных газов, проверил цифры на счетчике – мы с Ивером, то бишь двое, – смахнул песчинку с плеча безупречной тужурки, а время шло, уходило от меня, он опять проверил счетчик, будто это часы, и наконец сказал:

– Можешь позвонить. Только быстро. Времени в обрез.

Я разменял в киоске пятидесятикроновую купюру на четыре десятки, шесть монет по кроне и восемь по пятьдесят эре, нашел телефон в тесной будке прямо возле туалета. Перелистал телефонную книгу, пропустив страницу с папиным именем, адресом и телефоном. Мамы там не было, хотя чаще всего, почти всегда, на звонки отвечала она. Меня поразила грустная и неприятная мысль, что мамы как бы нет. Нет ее, она существует лишь в моем и папином воображении. Найдя «Женщин и наряды», я набрал номер. Ответила телефонистка на коммутаторе, и я попросил соединить меня с редактором. Соединить она никак не могла. Кто я такой? Фундер, сказал я. Писатель. После долгих препирательств она соединила меня с каким-то секретарем. Я изложил свое дело. Публиковать нельзя, ни под каким видом. Что за стихи? «Промежуточное время»! «Часы на Драмменсвейен»! Меня соединили с редакторшей, пришлось опять начинать сначала.

– Вполне получится, – сказала она.

– Получится?

– Да. Мы не станем печатать, раз ты не хочешь.

– Не станете?

– Конечно не станем.

– Значит, если бы я не снял его, вы бы напечатали?

– Да, хотели. Всем тут очень понравилось твое стихотворение.

Секунду-другую я молча стоял в тесной будке, как долго, я понятия не имел, сжимал трубку обеими руками, пытаясь сложить два и два. Что ж, с такой договоренностью жить можно. Им стихи понравились, но, к сожалению, я не мог допустить, чтобы они их напечатали, пока не мог. Зато знал теперь, что достаточно хорош по крайней мере для «Женщин и нарядов». У меня был секрет, на который я мог опереться, мог укрыться за ним, схорониться в случае чего.

– Наверно, позднее можно будет все уладить, – сказал я.

– Было бы замечательно. У тебя не найдется маленького стихотворения с рифмами? Наши читательницы любят рифмы.

– Возможно. Я поищу. Еще раз спасибо.

Я повесил трубку. Меня приняли. Лифт внутри меня пошел вверх, по всем этажам, от стоп до макушки, потом звякнуло, двери открылись, и я мог шагнуть в небеса. Кстати, я и не предполагал, что во мне столько этажей. Голова шла кругом, того и гляди перевернусь. Наверно, оттого, что меня приняли. Пусть даже всего-навсего в «Женщинах и нарядах». Вот оно, подлинное счастье. Мое счастье. Мне хотелось, чтобы оно длилось. Значит, надо повторить. Писать еще. Остаток жизни я писал еще и еще, чтобы продлить счастье, пока оно не обернулось против меня, не обернулось ко мне пустой страницей.

Тут я сообразил, что не только я норовлю опрокинуться, но и «Оксвалл», ржавое корыто, мой корабль счастья, тоже кренится, а когда я вышел на палубу, мы уже входили в Бунне-фьорд, держали курс на тени и гнилую стоячую воду. Ивер стоял у бухты троса и, увидев меня, засмеялся. Мог хотя бы сказать, что паром отчалил, а мы еще на борту. Но я не сумел разозлиться. Сейчас ничто не могло меня разозлить. И совсем уж странно: я ничуть не нервничал, не нервничал из-за того, что мама будет нервничать, поскольку меня так долго нет, и опять же меня нисколько не волновало, что она станет выпытывать, куда я потратил деньги. Беспокоило меня только, что я вообще не беспокоился. Не как обычно. Я стал рядом с Ивером. Резкий холод поднимался от воды, которая из серебряной стала черной.

– У меня есть два секрета, – сказал Ивер.

– А у меня нет.

– А сколько у тебя?

– Ни одного.

– Ни одного? Врешь! Секреты есть у всех.

– Не у меня.

Ивер посмотрел на меня, во взгляде его сквозило что-то испуганное и жесткое.