Ларс Кристенсен - Посредник

Фрэнк сдался. Никто не понимал, какое бремя взвалили ему на плечи. Даже родная мать не понимала.

– Иди спать, – сказал он.

Она посмотрела на него в упор:

– Где ты был?

– А ты как думаешь?

– От тебя пахнет бензином.

Фрэнк встал, быстро провел ладонью по лицу и тоже почуял запах.

– Я в мастерскую заезжал.

– Что тебе там понадобилось?

– Она моя. По наследству. Ты забыла?

– А у Мартина ты точно не был?

Фрэнк отошел к окну. Отсюда тот дом не увидеть, но небо на востоке вроде как золотисто-желтое. Нет, ему показалось. Просто светает. Скоро утро.

– Что мне там делать?

– Ты же и дом с участком унаследовал?

– Да, а что?

– Ничего.

Фрэнк повернулся к матери, хватил кулаком по столу:

– Черт, понятно теперь, о чем ты!

– Я сварю тебе кофе.

Мать разогрела остатки вчерашнего кофе, налила две чашки. Фрэнк сел, отхлебнул. Кофе отдавал горечью, будто металл во рту. Ярость отхлынула. Скоро совсем уйдет. Он словно ребенок, слишком уставший злиться.

– Ты Бленду не видела? – спросил он.

– Ишь какой любопытный.

– А просто сказать нельзя?

– Могу только сказать, что она заходила сюда.

– Сюда?

– Я же сказала, Фрэнк.

– Зачем она заходила?

Мать заупрямилась:

– Не скажу.

– Не скажешь? Почему?

– Потому что это секрет.

– У тебя с Блендой общие секреты?

– Может, да. А может, и нет.

Если бы не усталость, он бы еще раз хватил по столу.

– Ты же никогда не умела хранить секреты.

– Много ты знаешь, Фаррелли-младший. – Мать накрыла ладонью руку Фрэнка. – Относись к Бленде по-хорошему. Она добрая девушка.

Фрэнк опять насторожился:

– Она что-то говорила? Что я, мол, плохо к ней отношусь?

– Что у тебя с рукой?

– С рукой?

– Ты подрался?

Фрэнк не поднимал глаз, мать наконец отпустила его руку. Между костяшками пальцев проступила кровь.

– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не дрался. Дрался Стив.

– Что же ты делал?

– Говорю же, я заезжал в мастерскую. Наверно, задел там за что-то и поранился.

– Сам не знаешь?

– Мне хватает о чем подумать, верно? Это всего лишь ссадина. И мне начинают надоедать твои вечные причитания.

Мать достала из сумки платок, дала ему.

– Она просто хотела занять немного елочных украшений, Фрэнк.

– Украшений? Зачем? У нее нет своих?

– В том-то и секрет. И не спрашивай больше, Фрэнк. Все равно ничего не скажу.

Фрэнк обмотал руку платком, капли крови просачивались сквозь тонкую белую ткань.

– Какой секрет? Скажи, и дело с концом.

– Она готовит тебе сюрприз, Фрэнк.

– Какой еще сюрприз? Ты же знаешь, я не любитель сюрпризов.

– Да, ты любишь только удивлять других. Но этот сюрприз тебе понравится.

– Вот как? Ну, выкладывай!

– Она делает то, чего хотелось тебе, Фрэнк.

– Да? Я ни о чем ее не просил.

– Украшает дом Мартина. То есть ваш дом.

Мать встала, открыла коробку от печенья, словно желая удостовериться, что деньги по-прежнему там, а может, хотела полюбоваться редким заработком. У Фрэнка пересохло в горле. Больше он ни о чем не спросит. Если не спросит, значит ничего и не случилось. Но не мог не спросить:

– Так Бленда сейчас там? В доме?

– Во всяком случае, она там была. Но когда она приедет за тобой, не говори ей, что я проболталась. Обещаешь?

Мать быстро поцеловала его в щеку, Фрэнк не помнил, когда такое случалось последний раз, пожалуй, когда он был мальчишкой и она еще возлагала на него надежды. Она что же, опять надеялась на него, на него и на Бленду? Мать взяла коробку от печенья под мышку, ушла к себе. Без малого два часа ночи. Ждать – вот единственное, что ему оставалось. Сколько пройдет времени, пока мозг осознает случившееся, осознает целиком и полностью, по мере возможности? Тут вроде как с едой? Если хочешь наесться как следует, есть надо не торопясь, так, наверно, и чтобы осознать, надо думать не торопясь? Прими все таким, как есть, твердил он себе. Будь что будет. Пусть даже слишком поздно говорить о том, что будет. Все уже случилось. И тем не менее он немного успокоился. Теперь беда постигла его, верно? Около семи у ворот послышались шаги. Может, Бленда пришла. Так он сказал себе. Бленда пришла. Но пришла не она. Он открыл, прежде чем в дверь постучали. Тусклый, какой-то брезентовый свет висел над запущенными, промерзшими садами и брошенными домами Эйприл-авеню. Шериф снял шляпу. Доктор стоял у него за спиной. Принесли дурную весть вдвоем. Недоставало лишь Пастора. Вид у обоих был измученный, нездоровый.