Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Этот. У него еще говорок такой быстрый был, дробный.

— Обвиняемый, я еще раз спрашиваю вас: признаете ли вы обвинение справедливым? — заклинило судью. Общественным заседателем ее выбрали совсем недавно, и опыта ведения процесса у нее было маловато.

— Ни в коем случае! — весело отозвался Семенков, вставая с места.

Народу тоже было пока весело, смех у каждого наготове: тут и там просачивались улыбки.

Вахтер растерялся:

— Как так? — Напомнил: — Ты ж сказал: подержи, мол, конец, я проводку тянуть буду. И я держал. А ты за углом отрезал и утек.

— Я вам не «ты»! — с апломбом оборвал Семенков. — И советую обзавестись очками, чтобы не путать божий дар с яичницей!

Ким, защитник, поднял голову и с удивлением всматривался в Семенкова. В зале смутились. Переглянулись, сверяя по лицу соседа правильность своего отношения к происходящему. Веселость прошла.

— Со смены мы всегда выходим вместе с Хижняком, — забеспокоился Семенков. — Хижняк, подтверди!

Хижняк молчал, показывая, что подчиняется здесь официальному порядку. Судья ему кивнула: дескать, ну же, говори Хижняк встал. Чего-то тянул время, как школьник, не знающий ответа и надеющийся на звонок.

— Я не помню в точности. Со смены мы действительно часто уходим вместе. В основном всегда. Но конкретно про этот день я не помню.

«Неужели, — удивился Путилин, — не знает? Они ладили с Семенковым. Они в одной вахте, а вахты складываются естественно-исторически: кто с кем ладит, это закон, одна Агнесса имеет универсальную сходимость и поэтому работала даже с ненормальным Пшеничниковым».

Ким встал со своего места, невозмутимый восточный человек (ходит, ласковый, изящного роста, вознеся лицо, и равномерно улыбается вокруг себя, но не призывая этой улыбкой, а отстраняя: лучше держись подальше, а то ведь я перестану улыбаться, и тогда кабы не было нам худа) — он встал и молчком пересел в зал. Там понятливо подвинулись, давая ему место.

— Простите, я не поняла вашего поступка, — растерялась судья.

— Я отказываюсь защищать, — разъяснил Ким свой поступок.

— Да, но как же так? Это нельзя!

— Я не буду, — твердо повторил Ким и сел.

Уж это у него есть — твердо ответить. Нужно было под восьмое марта съездить в горэнерго с поздравлениями женщинам — ну, традиция такая, докучный долг, Путилин ненавидел эти праздники и дома у себя давно их отменил — кажется, к тихой обиде жены, ничего, стерпит, в старину и в ум не приходило праздновать в свою честь, даже день рождения — и тот: день ангела-хранителя, вот как, а мы вон какие почтенные, мало нам праздников по профессиям, так еще и по полу. И вот — ехать в горэнерго с поздравлениями, нет уж, увольте, но он ведь не просто Глеб Путилин, он должностное лицо и обязан считаться с ритуалом — короче, он вызвал (кто там у нас сейчас со смены?) Кима: поезжай. Не на того напал. Ким: нет, и все. Глядит своими чистыми азиатскими глазами, лишенными прозрачности и оттого еще более таинственными, и — нет. Не поехал! (И молодец.) Ладно Хижняк поехал, надежный и безотказный Хижняк! Таким человеком располагать в коллективе — просто удача. (Когда Хижняк пришел с ночным обходом, Агнесса заподозрила, что это он, Путилин, его послал, и явилась поучить. Это, говорит, растление человека. А Путилин не имел к этому обходу никакого касательства, но уж коли зашел разговор, он сказал ей, что в любом социальном организме есть всякие роли, и на все роли необходимо иметь исполнителя. «Врешь, любой социальный организм только выиграет, если все роли будут играть герои и благородные люди». — «Ты ошибаешься, Агнесса. Это красиво, но неправда. Знаешь поговорку: «Без тебя — как без поганого ведра». Это когда хотят сказать человеку, как он необходим. Если из твоего цветущего организма выкинуть кишки, тогда, боюсь, твоя цветущая наружность перестанет благоухать». — «Не трогай мою цветущую наружность», — печально сказала Агнесса; никогда, и в молодости, не было у нее цветущей наружности. Но ее вмешательства уже раздражали. Конечно, когда он пришел на станцию новичком и она его учила — это было одно, но теперь он, черт возьми, уже вырос, не надо его больше опекать! «Агнесса! И вообще ты мудрая женщина, наверное, ты умнее меня, но главный инженер все-таки я, и станцией руковожу я — такой, какой уж я есть!» А она продолжала печалиться и бормотать «…покалечите парня», хотя ведь объяснил же ей русским языком, что это не он, не он послал Хижняка, а, по всей видимости, Егудин, и даже понятно зачем: чтобы отвратить от Хижняка весь коллектив. А Хижняк, кажется, так и не понял, что с ним сделали…)