Татьяна Набатникова - Город, в котором...

— Они сейчас пока что спешно тянут ЛЭП экспортировать энергию в соседние страны. Не пропадать же добру. Да… Испекли мы им такой пирог, что пока что ходят вокруг да примериваются, с какого боку откусить. А рядом поселок строителей не электрифицирован: слишком жирно.

Рита глядела на предательского своего мужа с долгой ненавистью и, наверное, строила планы какой-нибудь мести. Глупая, Юрке невозможно отомстить: он неуязвим. Он ничего не способен почувствовать, кроме удара палкой по башке.

Свадебные фотографии валялись веером на столе, предоставляя глазу Валин живот в нескольких ракурсах. Валя вошла, неся с кухни тарелки, расставила их на столе и как-то незаметно прибрала фотографии, не дрогнув лицом, — как умеет только она одна…

Потом, когда Валя пригласила всех к столу, Рита утомленно спросила, нельзя ли кофе, и Валя немедленно побежала на кухню. Этот кофе варился, пока они за столом рассказывали, какие там громадные летучие тараканы и какие французские духи, на что Саня не удержался от ядовитого замечания: «Да, облиться духами — и сразу проблема: дать себя понюхать. Кому и где?» — «Это как раз не проблема!» — заверила Рита, и тут Валя внесла маленькую кастрюльку, в которой обычно варила кашку для детей. В кастрюльке был кофе, сваренный по столовскому образцу: с молоком. Рита застонала и засмеялась — ну, то есть чуть не заплакала:

— Спаси-ибо!

— Что? — растерялась эта святая с кастрюлькой. — Что-нибудь не так?

— Вообще-то я подразумевала под кофе несколько другое, — покашляла. — Черный такой магический напиток… Ну да ладно, какой есть.

— С молоком же вкуснее! — обезоруживающе рассудила Валя, которую Саня готов был задушить, не понимающую обиды, а, заодно с ней и этих гостей, ее обидчиков.

Спустя часа два Юрку уже рвало в ванной от выпитого. Валя, естественно, отхаживала его там, а Ритка не упустила случая, опоясала Саню сзади руками и притулила к его спине горячую свою головушку. Саня давно уже понял: эта хищница охотится за ним не от голода, она победить его хочет своей женской победой единственно для того, чтоб склонился, сдался на ее милость — а она тогда не взяла бы, пренебрегла им. Да, Саня именно так чувствовал: не мужчина берет женщину, а наоборот. И роль их, мужчин, во всем этом такая жалобная, что иной раз женщина возьмет да и заплачет над ними. Сане все это было стыдно и потому нетрудно сохранять верность своей Вале, лишь перед ней одной оказываясь жалким и беспомощным в своей нужде, — а она простит, она сердобольная. Она НИКОМУ НЕ СКАЖЕТ… Саня резко отдернулся, обернулся — Рита стояла с пьяной улыбкой.

— Что за эксперименты! — гневно бросил.

— Э, Саня, что, твой поезд уже ушел? Извини, я не знала, — блеснула змея чешуей, сверкнула жалом и снова скрылась в дебрях хмеля — наполовину притворного.

— На твоей станции, Рита, мой поезд никогда не стоял! — грубо рассмеялся Саня.

О, они были с Риткой старые кореша, ей уж теперь незачем было казаться перед ним хорошей: он уже знал ее плохой, а это иногда очень ценно, когда есть человек, перед которым тебе уже не стать хуже. Хуже некуда.

И приходится Сане торчать тут, выдерживать ее, тряпичной куклой рассевшуюся на полу у холодильника, и стакан рядом с ней стоит…

Неуверенно заглянет на кухню дочка Хижняков — ей уже шесть лет, — посмотрит на маму и тихонько скроется в комнате. И Рита на нее взглянет чужеватым взглядом, наморщится в усилии — как бы припоминая, кто это? — не находя в своих чувствах того постоянного места, которое было бы занято дочкой, как это бывает у других матерей, неотлучно-матерей. Ритина дочка была в ее чувствах как квартирантка: видит ее Рита — есть она, отвернулась — забыла. Возможно, душа у Риты вообще построена по гостиничному типу и не помнит своих постояльцев.

— Впрочем, — сказала Рита, — я и в самом деле живучая, как кошка. Почитаешь это романы — смех один, какие там чувствительные героини. Наташа Ростова и все такое. Чуть что — горячка и умирать. Я в эти выдумки даже и не верю. У меня от переживаний не то что, а даже аппетит не пропадал. А уж чего только со мной не было, рассказать тебе, Горыныч, волосы дыбом встанут. На три романа хватит… А ничего, цела. Синяки заживут — и опять такая же хожу, прежняя. Только знаешь что — скучнее становится с каждым разом. Только и всего. Глаза меньше видят, слух меньше слышит — скучно потому что. Но ведь скука — это не горячка! Так что книги всё врут.

Она помолчала. Громко сопела — пьянеть, значит, начала.