Алексей Варламов - Стороны света (сборник)

— Ну вот видите, вы же сами признаете, что Сырову обманули. А вы знаете, сколько у невестки денег на книжке?

— Нет.

— То есть как это нет? А почему вы не проверили?

— Тайна вклада: не имеем права проверять по закону.

Я не верил ему, я был убежден, что этот бледнолицый крючкотвор, пользуясь моей неопытностью, меня хочет облапошить, но он достал откуда-то пухлый юридический том, пояснение к законам, где мудреным языком было написано то же самое, что он только что мне изложил.

— Значит, сделать ничего нельзя?

— Ничего. Мы и так сделали все, что могли, заставили, например, ответчицу продать корову.

— Хорошо, — ответил я после некоторого раздумья, — я хочу переговорить с судьей.

— Пожалуйста, — он облегченно вздохнул, — направо по коридору, третья комната.

В обширной комнате с высокими потолками и печью сидел крупный седоволосый мужчина в костюме, похожий на сановника екатерининских времен, и читал какие-то бумаги или делал вид, что читает, — настолько рассеянным показалось мне его мясистое лицо с бородавкой у носа и густыми, истинно судейскими бровями.

— Я…

— Подождите, я занят, — оборвал он меня.

— Я из Москвы, — сказал я, полагая, что это магическое слово откроет мне все двери.

— Я же сказал, занят.

— Хорошо, когда я смогу с вами поговорить? — Я постарался произнести эту фразу как можно достойнее.

— После обеда.

— Отлично, значит, после обеда.

Последнее слово осталось за мной, и я отправился гулять по райцентру, прошелся вдоль замерзшего озера, зашел в книжный магазин, купил там Трифонова и все представлял, представлял, как буду писать очерк, где раздам всем сестрам по серьгам.

Судья не утратил своей сановности, но то ли изменилось освещение, то ли его настроение, только теперь он казался мне похожим не на графа Орлова или же князя Потемкина, а на несчастного, отовсюду изгнанного, доживающего свой век в Званке поэта Гавриила Романовича Державина.

— Из Москвы, значит, приехали? — вздохнул он устало.

— Да. По письму учителя Кулакова.

— Знаю я этого учителя. И что он пишет?

— Вот. Прочтите сами.

Судья быстро пробежал глазами письмо, грузно покачиваясь на крепко сбитом стуле.

— Так. Ну и что вы будете, молодой человек, писать?

— Посмотрим, я еще не закончил своей работы, но, думаю, старушку надо поддержать.

— А к нам зачем пожаловали?

— А вот узнать, что вы думаете об этой истории.

— Знаете, — тон у судьи неуловимо изменился, — я бы мог просто вас выгнать, потому что нет у меня никакого желания эту кляузу разбирать. Но ведь вы сейчас налетите, нахватаете черт-те чего, напишете, а потом самому стыдно станет, если только стыд у вас есть. Учитель-то этот… Вы думаете, вы тут первый? О бабушке он печется! О себе он печется, интриган хренов. И пишет, и пишет, и в Чебоксары, и в Москву, и в одну газету, и в другую, в прошлом году уже приезжали к нам из «Сельской жизни», — теперь вас вот прислали. И что он вам говорит?

— Что атеистическая работа у вас плохо ведется.

— Плохо ведется, — горько усмехнулся судья. — Да лучше бы она вообще не велась. Верующий человек — он и работник лучший, и не сворует, не прогуляет, до скотства не напьется. Чего вы своим атеизмом добились? Развалили все? Вы вот в магазин тут не заходили?

— В книжный.

— В книжный! — зло сказал судья. — Вы в простой магазин зайдите, куда люди каждый день ходят, и посмотрите, что там есть. А он туда же — атеизму ему мало! Вот заставить бы этого учителя хоть командировку вашу оплатить. От дела вас оторвали, и зачем?

Я покраснел.

— Но ведь старуха действительно живет черт-те как.

— Милай, — сказал судья тоном моей тетушки, — они с этой невесткой по три раза в год сойдутся, разойдутся, а все равно старухе одной не жить. Старая она и, кроме этой невестки, никому не нужна. И коли он учитель, так он помирил бы их, а он вместо этого что? — страсти только разжигает. А теперь корреспондент из Москвы приехал, теперь скажет: все, бабка, держись — Москва за тебя! Она бы не сегодня-завтра вернулась бы, примирились бы они, а теперь что делать? Вы вот помочь вроде приехали, дело доброе сделать, а лучше б не приезжали.

— А правду говорят, что у невестки шесть тысяч на книжке?

— Чего? — вскинулся он.

— Шесть тысяч, и старуха требует свою часть, а вы не имеете права заставить невестку эти деньги с книжки снять.

— Шесть тысяч! Вы у невестки-то дома были? Знаете, кем она работает?

— Нет.

— А вы бы узнали, если справедливый такой. Она конюхом работает. Да на эту работу никогда раньше женщины не шли. А платят ей за все про все сто тридцать — сто сорок рублей в месяц. И это еще много считается! У них в Ювашине люди больше чем сорок-пятьдесят рублей не зарабатывают. А у нее на руках четверо детей, и всех кормить надо. Шесть тысяч! Это кто ж слухи такие распускает? Чуваева в сельсовете? Да можете не говорить, я и так знаю. Они с невесткой поругались прошлым летом, вот та ей и мстит. Да смотрел я ее книжку, — он махнул рукой, — семьдесят рублей там, и все.