Алексей Варламов - Все люди умеют плавать (сборник)

Ночь была темной и тихой, прошло еще несколько томительных минут, снова раздались шаги на крыльце, легко распахнулась дверь, и в зимовье, ступая на задних лапах, ввалился огромный мохнатый зверь, замер на пороге и стал шарить, лапами по стене.

Зверь был слеп и не сразу разглядел лежавшего на нарах человека, а потом внезапно повернулся к нему, но до того как его лапы протянулись к горлу, Родионов вскинул ружье, выстрелил и за этим выстрелом услышал дикий звериный рык, вырвавшийся из его собственного горла и заглушивший звук выстрела. Он в ужасе отшвырнул ружье и бросился вон из зимовья, спотыкаясь и помогая себе руками, чтобы было быстрее бежать по галечному берегу озера, по ручью, а потом ломиться через тайгу.

Когда на следующий день на поляне возле зимовья приземлился вертолет, летчики нашли в доме мертвого Алтухова и рядом с ним брошенное ружье. Родионова искали больше месяца по тайге, объявили розыск по области, искали на вокзалах и в аэропортах, но нигде его не было. Решили, что в тайге он и нашел свою смерть.

Однако поздней осенью Никанорыч, по обыкновению улетевший охотиться на белку и соболя, вдруг обнаружил, что по тайге бродит некий зверь не зверь, но странное какое-то существо. Оно было очень осторожно, уходило от собак, но кружило невдалеке, и, возвращаясь домой, охотник несколько раз обнаруживал следы этого существа: пропадали консервы, хлеб и почему-то оказывались разодранными книги.

Однажды, когда он возвращался с охоты и был уже рядом с домом, собаки, уставшие от двух тяжелых дней, убежали вперед, и он шел по тропе один, думая о том, как сейчас растопит печь и будет ужинать, а потом завалится читать, мысли эти были приятными и отвлекли его, и вдруг кто-то кинулся на него, спрыгнув с дерева. «Рысь!» — обожгла мысль. Он бросился на землю, пытаясь скинуть зверя со спины и в падении доставая из-за пояса нож. И прежде чем зверь разодрал ему горло, ткнул во что-то мягкое.

Зверь вскрикнул, отпустил его, и, обернувшись, Никанорыч увидел одетого в лохмотья человека. Охотник покрылся испариной, а потом, приглядевшись внимательнее, поразился сильному, жесткому нечеловеческому рту, темному от грязи и волос лицу, грубой коже и диким глазам. А вокруг него уже лаяли прибежавшие с зимовья собаки, кидались на стонущее тело, как кидались они только на зверя. Никанорыч взвалил тело на себя и, отогнав собак, понес его в зимовье. Он попытался остановить кровь и перевязать рану, но было уже поздно — человек хрипел и, не приходя в себя, скончался.

Наутро черты лица его немного разгладились, и охотник узнал московского журналиста, с которым они когда-то пили водку в иркутской гостинице.

Род Голубятниковых был одним из самых древних в Шаровске, только едва ли Дмитрий Иванович об этом знал, хотя всю жизнь здесь прожил и ни разу за вычетом трех лет службы в армии из города не уезжал. Предки Голубятникова держали небольшой маслобойный завод, и их масла и сыры, не столь известные, как вологодские или костромские, имели устойчивую славу в южноуральской степи, где среди озер возник в семнадцатом веке форпост России город Шаровск. Род был немногочисленный, славился своей незаметностью, трудолюбием и редкостным послушанием властям: никогда ни в какой смуте Голубятниковы замечены не были. В восемнадцатом веке они не примкнули к захватившим город бандам Пугачева, за что трое поплатились жизнью, были равнодушны ко всем новомодным поветриям, верно служили государю императору, не дали Отечеству ни великих людей, ни великих смутьянов, жили смиренно и тихо, и разлад в существование рода внес лишь семнадцатый и последовавшие за ним годы, когда стало неясно, какой власти надобно теперь служить.

Шаровск захватывали то красные, то белые. Голубятниковы гибли и от тех и от других, и к тому времени, когда укоренилась в государстве новая власть, из всего рода остался один шестидесятилетний Иван Фокич Голубятников, потерявший братьев, сыновей и дочь, растерявший все свое богатство, выселенный из просторного родового дома и в довершение ко всему лишенный избирательного права, что более всего угнетало несчастного старика. Однако, не смея роптать ни на новую власть, ни на Бога, ниспославшего эту власть и ею разоренного, Голубятников смиренно просил о том, чтобы на старости лет у него родился сын и не дал угаснуть роду. Его жена, пятидесятилетняя Марфа Никитична, его отменно ругала и позорила, звала кобелем, но, помолившись перед образом святого великомученика и целителя Пантелеимона, неуступчивый старик делал свое дело, и в тридцать третьем году Марфа Никитична затяжелела. Она стыдилась выйти на улицу и показаться людям, но время уже пошло такое, что ничем никого удивить было невозможно.