Уильям Стайрон - Уйди во тьму

«Зайка, это же не так, глупенький».

Моди зашевелилась, перевернулась и продолжала спать. Элен подошла к окну. Она смогла разглядеть их внизу, под ивами: Пейтон сидела на ручке кресла, и они вместе что-то рассматривали — какую-то бумагу или каталог; Пейтон гладила Милтона по голове. Он был в рубашке — сквозь перекладины стула виднелись влажные пятна под мышками.

— Она села рядом с ним, — сказала Элен. — Она тоже сидела ко мне спиной. Она была в шортах — я видела ее бедра, туго обтянутые тканью, и постыдные мысли пришли мне в голову: ведь это тело я выносила… нет, не стану этого говорить. А все-таки стану. Ведь это тело, которое было частью моего (то, как она сейчас прижималась к нему, уже указывало, что она — понимаете — вела себя не так уж невинно с мужчинами, хотя я не имею в виду с Милтоном)… Я думала об этом. Да, думала. Она валялась в лесах в Суит-Брайере, вдали от дома, без всякого надзора и вообще. Такая доступная для какого-нибудь мальчишки-хлыща из университета. И вообще. Вы же знаете. Я ведь ее мать. Я думала обо всем этом. И продолжала наблюдать, хоть это и претило мне.

Элен не помнила, как долго это продолжалось: сигарета в ее руке догорела, и пепел упал на подоконник, — возможно, минут пять… За своей спиной она слышала, как дышит Моди. Что за это время с ней произошло? Элен казалось, что рядом с ней стоял дьявол, пока она смотрела на них, а тем временем сигарета ее вся сгорела и в доме воцарилась угрожающая тишина — она овладела лужайкой, умирающим солнечным светом и каждой травинкой, каждым цветком и кустом вокруг них; колибри исчезли, деревья застыли. Дьявол сказал: «Смотрите на них, смотрите на их грех, смотрите, как они предали вас обеих — вас и это слабое любимое существо позади вас, которого скоро не станет. Один предал вас, изменив вам, другая — своей порочностью и низостью, неблагодарностью ребенка, не имеющего стыда».

Итак, она наблюдала за ними из окна, и ей казалось, что все плохое и ненавистное в мире собралось вокруг дома и лужайки, стянутое сюда вечером на короткий миг и тем более невыносимое, что она понимала: это порочно соблазняет ее, — понимала, что они виноваты не больше, чем она. И тут что-то произошло. В тот миг, когда она услышала этот голос, ей показалось, что само время остановилось: ничто не шевелилось, ни единый лист не упал; за кромкой берега приливная волна застыла вздыбившимися валами, бороздившими бесконечную поверхность залива. Вечерний ветер застыл в деревьях. А внизу Милтон и Пейтон сидели рядом точно статуи, и рука Пейтон была поднята к тому месту, где в ее волосах запуталось солнце. Нигде не было ни звука, ни движения — лишь быстро, бешено билось сердце Элен.

Что-то произошло. Ветер снова зашелестел в деревьях, упал лист, вдали раздались крики детей, и волны стали снова набегать на песок, рука Пейтон обвилась вокруг его плеч, он посмотрел вверх, они рассмеялись и, опустив головы, стали читать. Все происходило так, словно мозг Элен был кинопроектором, в котором проекцию остановили, чтобы она могла рассмотреть во всех подробностях застывшую сцену, а теперь, в этот момент, движение продолжилось. Возмущение исчезло, и, сказала она Кэри, ее расстраивает лишь то, что она знает: она снова это переживет — через пять минут, через десять, через день, через неделю. Разве может она сказать — когда? Но в данное время с нее свалилась тяжесть — свет снова стал мягким и приятным, как всегда; колибри вернулись кивать головками и сталкиваться друг с другом на ее клумбе; голос Пейтон, игриво произнесший: «Ну так мне без разницы, что ты говоришь, зайка», — наполнил ее болью и тоской.

— Я поцеловала Моди, снова сошла вниз и посидела на лужайке с Пейтон и Милтоном.

Тут Элен умолкла, вспоминает Кэри, и, смутившись, отвернулась с видом человека, сказавшего: «Позвольте я расскажу вам одну историю», — и остановилась на полпути, потому что забыла, чем все кончилось.

Кэри нагнулся, прочистил горло и сказал:

— Итак, был момент, когда вы почувствовали настоящую ненависть… или злость и соблазн, как вы это назвали?

— Да, — сказала она, помолчав. — Да, думаю, что так.

— И вы считаете, что согрешили, потому что в озлоблении поддались этому соблазну?

— Частично, — ответила она, — частично потому…

— Но, Элен, — рассудил он, жалея, что она остановилась на этом, поскольку, чтобы рассеять наступившее с молчанием замешательство, он мог только лавировать, — Элен, это же, вы понимаете, не так страшно. У всех нас бывают мысли, которых нам стыдно. Да если бы мозги среднего человека — учтите: среднего — были представлены публике на обозрение, его бы в минуту до смерти забросали камнями. Конечно, в плане душевного здоровья, несомненно, хорошо было бы контролировать свои импульсы, избавляться от них, прежде чем искушение по-настоящему овладеет вами. Вы читали когда-нибудь Монтеня?