Сайра Шах - Мышеловка

Я не отвечаю ему.

— А ваша дочка уже ходит?

— Нет, пока еще нет.

— Она еще наверстает это.

— Ну… э-э-э… нет.

— О, не волнуйтесь на этот счет. У некоторых деток на это уходит больше времени, но в конце концов все справляются.

Он обнадеживающе улыбается мне. Я открываю рот, а когда начинаю говорить, остановиться уже невозможно.

— Боюсь, она не справится. Она родилась с обширными отклонениями. Мы обнаружили это сразу после ее рождения. В начале первой недели доктора сказали, что у нее может быть небольшая дальнозоркость, а к концу этой недели они уже попросили нас написать в ее бумагах «не реанимировать».

— А как она чувствует себя сейчас? Какая она?

— Что ж, она славная. Она не может держать головку, или перекатываться, или говорить, но зато она улыбается, и еще она… В общем, тело у нее совсем мягкое, и это делает ее очень приятной на ощупь, и если взять ее на руки, она как бы повторяет контур вашего тела и кладет головку вам на плечо, а по ночам подплывает к вам и прижимается. Она любит людей, она любит… Ну, она просто любит любить и быть любимой. Это все, что она на самом деле умеет. Будущее ее пугающее. Ее будущее — это вентиляция легких, кормление через трубку и механические подъемники. Некоторое время мне удавалось не заглядывать в ее будущее, но сейчас мы уже сталкиваемся с ним. Врачи считают, что она забыла, как есть самостоятельно. И я боюсь, что это только предвестник грядущих несчастий. Потому что я не переживу того дня, когда я улыбнусь ей, а она забудет, как улыбнуться мне в ответ. И если бы мы просто оставили ее сразу в больнице, когда она только родилась, было бы намного легче, потому что, понимаете, мы ее теперь лучше знаем.

Он улыбается.

— Знаете, я всегда больше любил свою младшую дочку, потому что мне пришлось четырнадцать месяцев таскать ее на себе. И ее беспомощность научила меня любви. У вас будут еще дети, я в этом уверен, но вы всегда в глубине души будете любить ее больше всех. Потому что вам пришлось сделать для нее намного больше, чем для других. У вас есть с собой ее фотография?

Я лезу в бумажник и достаю оттуда снимок Фрейи на руках у Тобиаса.

— Она очаровательна, — говорит он. — Идеальный ребенок.

Мы прощаемся с ним в аэропорту назначения. Адресами не обмениваемся.

***

Своей базы в Лондоне у меня больше нет. Я звоню матери и спрашиваю, можно ли мне приехать и пожить у нее в Севеноуксе. Я не объясняю, почему.

— О, дорогая, но дом не готов! Твоя комната не проветрена. И я даже не сделала покупок в гастрономе.

— Я сама схожу за продуктами. Все в порядке.

Голос ее звучит суетливо. Я понимаю, что она стареет и начинает притормаживать.

— Послушай, — говорит она, — почему бы тебе не подождать, по крайней мере, до уикенда? Проведи несколько дней в Лондоне и побудь с Мартой.

Я не могу встречаться с Мартой или с кем-то из своих друзей с их нормальной, хорошо отлаженной жизнью. Я останавливаюсь в гостинице.

Номер у меня крошечный. В нем жильцам предоставляется миниатюрный пластмассовый электрочайник, толстая фарфоровая кружка, одноразовые упаковочки сухого молока и бумажные пакетики с нитками залежалого чая. Фен прикован к стене цепью. Это микроскопическое пристанище стоит мне кучу денег.

Делать мне абсолютно нечего.

Просто поразительно, как мало я скучаю по Фрейе. Она уже отступила куда-то в тень. Может быть, так оно и было бы, если бы я отказалась от нее? Или же это самообман, потому что я знаю, что она в безопасности с Тобиасом, и если я захочу, то могу в любой момент дать ее похожим на листочки папоротника ручкам обвиться вокруг моей шеи и снова притянуть меня к себе?

В комнате постоянно стоит приглушенный гул уличного движения. Люди в Лондоне — пешеходы, а не человеческие существа. Они постоянно спешат со своими зонтиками в руках. Они ловят такси или ждут на остановках автобус.

Я долго сижу, прижавшись носом к двойному оконному стеклу, и смотрю, как по нему скатываются капли дождя. Иногда они прокладывают свои извилистые тропинки в одиночку, а иногда вдруг необъяснимо сворачивают в сторону и присоединяются к другим каплям. И все заканчивают свой путь внизу, на оконной раме.

Оцепенение ослабевает, и начинает обратно просачиваться страдание. Я поднимаю телефонную трубку и принимаюсь назначать встречи. Я не могу сделать себя счастливой, но я, по крайней мере, могу попробовать все организовать.

***

В 9 часов утра я выхожу на дождливую улицу и останавливаю черное такси.