Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Мэрилин замолчала.

— Кому вы принадлежите? — спросил Гринсон.

— Я принадлежу всем, кто захочет меня взять. Мужчинам, продюсерам, публике. Знаете, все взяли от меня по кусочку, чтобы его изменить: Грейс МакКи — мои волосы, Фред Каргер — зубы, Джонни Хайд — нос и щеки, Бен Лайон — мое имя… И мне это ужасно нравилось. Вы не можете себе представить! Самая большая радость в моей жизни была зимой 1954 года. Мое выступление в Корее.

— Я знаю эти кадры, я видел их несколько месяцев назад по Эн-би-си. Так чья же вы?

Мэрилин не отвечала. Мэрилин вспоминала о Мэрилин. Она вновь видела, как Мэрилин поет перед 17 000 мужчин, которые свистят до разрыва легких. Ей тогда не было страшно. Она начала выступление перед ранеными, затем продолжила в 45-й дивизии. Десять представлений под снегом, при температуре ниже нуля, в алом платье с блестками, без белья. Обезумевшие солдаты, тосковавшие по женщинам много месяцев, пожирали ее глазами. Чтобы толпа военных не сорвалась с цепи, ей пришлось изменить слова Гершвина. Вместо «Сделай это снова!» — «Поцелуй меня снова!» Она спела им «Брильянты — лучшие друзья девушек» — солдатам, которые бесплатно подставляли себя под пули в Корее! Чтобы исправить ситуацию, она исполнила после этого сексуальный танец. Она знала, что это им понравится. Концерты продолжались. После одного из них за ней пришлось присылать вертолет. Двое солдат прижимали ее к полу вертолета, но она долго высовывалась из люка, посылая воздушные поцелуи мужчинам, вопящим ее имя.

— Кому вы принадлежите? — повторил аналитик.

— Страху.

— Чего вы боитесь? Одиночества?

— Это ужасно — все эти дни, когда меня окружают сорок человек, когда я втиснута в пространство сто раз повторяющихся слов: «Мотор!», «Стоп, снято!», «Дубль один, дубль тринадцать, дубль двадцать пять». Эти слова и пугают меня, и успокаивают, вот что удивительно. Они вызывают у меня иллюзию, что во мне существует кто-то, кого имеют снова и снова, что я что-то собой представляю. Я — та, которую снимают. Съемка прерывается, но какой-то момент я была там, в глазке камеры. Я существовала. Я знаю, что принадлежу публике и всему миру не из-за моего таланта и даже моей красоты, но оттого, что никогда не принадлежала ничему и никому. Когда вы не принадлежите ничему и никому, как не прийти к мысли: «Я принадлежу всем, кто меня захочет!»

— Есть ли место, которому вы принадлежите?

— Во время съемок фильма «Можно входить без стука» я чувствовала себя немного потерянной. За эти месяцы я сменила три адреса — два в Западном Голливуде, на Хиллдейл-авеню и Догени-драйв, затем номер в отеле «Бель-Эр», в Стоун Каньон. Не было ни одного места, которое бы вызвало у меня чувство принадлежности. Я старалась стать хорошей актрисой и хорошей женщиной. Но у меня не было вас… Иногда я чувствовала себя сильной, но приходилось искать эту силу во тьме, и получить ее было трудно. Никогда ничего не давалось легко. Конечно, ничего не бывает легко, но тогда все было еще труднее, чем теперь. Я не могла говорить о своем прошлом. Переживания были слишком болезненны, я хотела о них забыть.

— Чтобы забыть, надо рассказать.

— Нет, надо пережить снова!

— Что вы хотели пережить снова на этом празднике Кеннеди?

— Вы ничего не понимаете! Когда меня пригласили выступить в Мэдисон Сквер Гарден на концерте по случаю дня рождения президента, я почувствовала себя действительно гордой. Когда я вышла на сцену, чтобы спеть «Happy Birthday», наступила глубокая тишина, как будто я вышла в одной ночной сорочке. В этот момент я подумала: «О господи, что будет, если я не смогу петь?» Такая тишина, идущая от такой публики, меня согрела. Это было как поцелуй. В такую минуту говоришь себе: «Черт побери! Я спою эту песню, даже если она будет последней в моей жизни. И я спою ее для всех». Когда я повернулась к микрофонам, то помню, что оглядела зал, думая: «Вот где я могла бы быть, где-то там, наверху, за балками, под самым потолком. Но я здесь, в центре».

— Теперь надо забыть обо всем, начать сначала. Приступайте к съемкам снова!

— Обо мне сказали, что я ликвидирована, что Мэрилин пришел конец: на самом деле, когда тебе конец, в этом есть какое-то облегчение. Наверное, чувствуешь себя, как бегун на сто метров, который пересек финишную черту и думает со вздохом облегчения: «Уф, все кончено». На самом деле ничего никогда не кончается. Надо всегда начинать сначала, всегда. Стоп, снято! Еще один дубль! Да пошел он в задницу, этот Кьюкор!