Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Гринсон делил со своим коллегой Мильтоном Уэкслером просторный и импозантный кабинет для консультаций в доме 436 на Норт Роксбери-драйв, в квартале Беверли Хиллз, неподалеку от Бедфорд-драйв, которую называли «Couch Canyon» (улица диванов). Жил он в Санта-Монике, на Франклин-стрит, рядом с Брентвуд Кантри Клубом и площадкой для гольфа. Из задних, восточных окон его виллы открывался вид на океан и Пасифик Палисейдс. Тогда, в начале 1960 года, психоаналитик был стройным, элегантным мужчиной, говорившим всегда серьезно и умно. Когда он принял Мэрилин Монро в качестве пациентки, он стал звездой фрейдистского бессознательного made in Hollywood, «хребтом психоанализа на всем Западе США», по выражению одного из его коллег. Он давно уже преподавал клиническую психиатрию в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса и заведовал Институтом подготовки психоаналитиков — членов ЛАПСИ. Он страстно увлекался психотерапевтической практикой и проявлял к своим больным неподдельный интерес. Многие из них, в том числе Питер Лорр, Вивьен Ли, Ингер Стивенс, Тони Кертис и Фрэнк Синатра (в ту пору любовник Мэрилин), были актерами, другие также имели отношение к миру кино; режиссер Винсенте Миннелли или продюсер Дор Шари.

Обаятельный, хотя и не стремящийся обольстить, Гринсон — как в лечении, так и в лекциях, и частных отношениях — вел одну и ту же непредсказуемую игру на грани усталости и иронии, нетерпения и разочарования. Он был вполне доволен своей сумрачной внешностью и любил проводить сеансы лицом к лицу. Большие черные глаза с темными кругами придавали что-то одновременно нежное и грубое его чертам, казавшимся более резкими из-за пышных усов. Он гордился тем, что очень легко вступает в контакт и чувствует себя исключительно непринужденно уже на первых сеансах. Он также любил открытые столкновения с пациентами и хотел, чтобы они реагировали на его провокации и обращались к нему не как к богу, а как к человеку, который тоже не застрахован от ошибок. Иногда он сознавал свою склонность к преувеличению и самовлюбленности. Когда Мэрилин упомянула своего прошлого психоаналитика-женщину, он не удержался от восклицания: «Не будем больше о ней! А я? Что вы думаете обо мне?» — и сразу же рассмеялся.

В действительности, сам того не зная, но горячо желая этого, Ральф Гринсон испытал к актрисе то роковое притяжение, которому интеллектуалы предаются с тем большей страстью, чем более они уверены в том, что остаются хозяевами положения. Единственным врагом Гринсона была скука, и когда белокурая звезда показалась на его ровном небосклоне, ее сияние нарушило однообразие психоаналитической практики. Удивление — одна из самых тонких форм удовольствия, а проклятие — самое утонченное стремление к несчастью.

На некоторое время, сеансы возобновились в отеле у Мэрилин. Усталая, выбивающаяся из сил, она не могла ездить в кабинет психоаналитика. В бунгало отеля «Беверли Хиллз» Гринсон начал следующую беседу с обычных вопросов о первых годах жизни и детстве. Мэрилин долго молчала, затем обронила только одно имя: Грейс.

— Кем она была для вас?

— Никто, подруга моей настоящей матери, то есть, я хотела сказать, ненастоящей. Настоящая — это Грейс; она хотела сделать из меня кинозвезду. Что хотела сделать из меня мама, я не знаю. Убить меня? Странно, я только вам могу об этом сказать. Я всегда говорю журналистам, что моя мать умерла. Она жива, но я не вру, говоря, что она мертвая. Когда меня отдали в детский дом на Эль Сентро-авеню, я кричала: «Нет, я не сирота! У меня есть мама! У нее рыжие волосы и нежные руки». Я говорила правду, только вот она ни разу до меня не дотронулась.

Гринсон счел, что эта история об умершей матери не была ложью. Мертвая была на самом деле жива, но когда Мэрилин сказала, что ее живая мать словно мертвая, она говорила правду. Он не стал интерпретировать.

— Чему вы учились, прежде чем стать актрисой?

— Я не закончила среднюю школу. Я позировала, была натурщицей. Всматривалась в зеркала или в людей, чтобы узнать, кто я такая.

— Вам для этого нужен был взгляд других людей? Мужчин?

— Почему же только мужчин? Мэрилин не существует. Когда я выхожу из своей гримерной на съемочную площадку, я Норма Джин. И даже когда камера снимает, Мэрилин Монро есть только на экране.

— Вы поэтому испытываете такую сильную тревогу, когда должны сниматься? Вы боитесь, что кино украдет у вас ваш образ? Женщина на экране — не вы? Образ дает вам жизнь и в то же время он вас убивает? А живой взгляд настоящих людей в реальной жизни?