Мишель Шнайдер - Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Настал день, когда Грейс с мужем уехали из Калифорнии, и она выдала меня замуж на сына соседей, Джеймса Догерти. Мне было шестнадцать лет, и я не хотела возвращаться в сиротский приют. Когда-то давно вы спросили меня, чем был для меня этот брак. Вот что я могу вам ответить: «Какая-то болезненная и безумная дружба, в которой были и сексуальные отношения».

Ну вот, я и рассказала вам свою жизнь. Ну, если это можно так называть. На сегодня все, как говорил когда-то доктор Гринсон. Доброй ночи. Док!»

Гринсон нажал на клавишу «пауза». Он никогда не узнает, как закончилась ее история с Грейс. Когда он, поплавав в бассейне, вернулся прослушать конец записи, Мэрилин уже перешла к другой теме:

«я говорила вам о моем кризисе десять лет назад, когда я снималась в «Можно входить без стука». В сценарии было что-то, что я никак не могла сыграть. Только с вами я поняла, что происходило тогда. Не знаю, нарочно ли Бейкер и его сценарист это подстроили, но когда Нелл говорила: «В лицее у меня никогда не было красивых платьев», когда говорила, что жила в приюте в Орегоне, это заставляло меня вновь погружаться в события, происходившие, когда я в последний раз посетила свою мать. Надо рассказать вам, хоть это и больно. Если бы вы были рядом, вы бы сказали, как обычно: «Особенно если это больно. То, о чем говорить не тяжело, и рассказывать не стоит».

Мать жила в Портленде, штат Орегон, в самой лучшей гостинице в нижней части города. Хотела бы я забыть эту сцену. Я не виделась с мамой уже шесть лет. Она несколько месяцев назад вышла из психиатрической больницы Сан-Франциско. Она ничего не ела. Ни на кого не смотрела. Был январь. В тот день шел дождь. Я приехала к ней с Андре де Динсом, я вам о нем рассказывала, это мой первый любовник. У него была «бьюик роудмастер» с эдакой клеткой сзади. Вместо заднего сиденья он положил на пол пенопластовый матрас с одеялами и подушками, чтобы я могла спать в долгие часы дороги. Я была его пленницей. Я была счастлива. У меня было, что есть и что пить.

Моя мать сидела в темноте, в маленькой комнатке на последнем этаже, темной и грустной. Я привезла ей подарки — духи, шарф, конфеты и мои фотографии, которые сделал Андре. Она не пошевелилась в своем плетеном кресле. Ни слов благодарности, ни радости. Ни улыбки на губах. Только размазавшаяся губная помада. Она даже не прикоснулась ко мне. В какой-то момент она наклонилась вперед и опустила лицо в ладони. Я бросилась к ней в ноги… — На записи послышалось какое-то нервное всхлипывание или смешок. Потом голос Мэрилин зазвучал вновь, только грустнее: — Я вспоминаю о другом посещении, раньше, в Сан-Франциско. Грейс привела меня ее повидать. Мне было лет тринадцать. Мать не пошевелилась. В конце она сказала: «Помню. У тебя были такие милые маленькие ножки».

Если бы вы были здесь, вы бы точно задумались, почему я сейчас помолчала. Потому что есть что-то, что я не смогла сказать сразу. Когда моя мать подняла голову — мне так хотелось бы забыть ее слова, — она сказала одну фразу, только одну: «Мне хотелось бы жить с тобой. Норма Джин». Что-то во мне разорвалось. Я вскочила, я сказала ей: «Мама, мы должны идти, я скоро навещу тебя опять». Я оставила ей мой адрес и телефон на столе с неоткрытыми подарками, и мы уехали на юг. Я так и не смогла ее увидеть.

Позднее, вечером, мы уехали из Портленда… — продолжил голос, и снова последовала длинная пауза, когда Гринсон слышал только посвистывание ленты, как будто Мэрилин отошла от магнитофона. — Мы поехали в отель «Тимберлайн Лодж», у подножья горы Маунт Худ. Свободных номеров не было. По узкой, извилистой дороге мы доехали до другой гостиницы. Она называлась «Говернмент Лодж». Там везде стояло множество игральных автоматов, — везде, даже в грязных туалетах. Как в кошмарах, в которых никак не можешь добраться до пункта назначения. Дождь превращался в снег. Вечером я вела себя с Андре очень вызывающе. Я имею в виду в сексуальном смысле. Он был печальным, невероятно печальным. Он просто сказал мне: «Ни секунды я не собирался фотографировать тебя с твоей матерью. Я никогда никому не говорил об этом, но ты знаешь, мне было одиннадцать лет, когда моя мама погибла. Она бросилась в колодец. Но все это было уже давно, я даже не знаю, какой стране принадлежит теперь Трансильвания».

В ту ночь в горах Орегона не прекращался снегопад. Снег шел и на следующий день и еще целую ночь. Мы не выходили из спальни. Я делала маникюр и педикюр. Протянув Андре ладони, я показала ему, что в линиях моей руки прочитывается большая буква М. Как дети, мы сравнивали линии наших рук. Он рассказал мне, что в детстве, в Трансильвании, старый звонарь предсказал ему, что позднее буквы ММ будут очень важны в его жизни. «Ты знаешь. Норма Джин, в то время я читал странную старинную книгу, и старика обеспокоило то, что одна из страниц начиналась словами memento mori. Вся эта история меня заворожила, и мы долго разговаривали об этих двух М на наших ладонях. Андре сказал мне, смеясь, что они не имеют никакого отношения к смерти. «Наоборот, они значат Marry Ме» («Выходи за меня замуж!») Андре рассказал мне и о своих прогулках по лесу в детстве; он часто вырезал двойное М на коре деревьев. Странно, доктор, правда? Только несколько месяцев спустя буквы ММ стали моими инициалами… Мы сложили наши ладони вместе. Андре сфотографировал мою ладонь.