Василис Алексакис - По Рождестве Христовом

— Один живущий в Швейцарии поп растолковал мне учение православной Церкви, согласно которому Бог стал человеком, чтобы и человек в свою очередь мог стать Богом. Он открыл мне врата сверхъестественного, в которые я с детства хотел войти. Я принял постриг в 70-х, в монастыре на Эвбее, потом приехал сюда, одновременно с другими молодыми монахами, которые задались целью возродить Святую Гору.

Я решил не спрашивать его об отношениях этих молодых с крайне правой организацией «Зои». Игра в вопросы и ответы конца не имеет, потому что каждый ответ влечет за собой новый вопрос. «Просто покину гору Афон с другими вопросами, нежели те, с которыми приехал».

— Опубликованные мной сборники стихов и интервью одному литературному журналу, которым заправляли гомосексуалисты, навлекли на меня неприятности. Я пролил много слез, прошел через океан боли. Теперь живу один, потому что обществу людей предпочитаю цветы и птиц.

Мне показалось, что я уже читал подобную фразу в книге об императрице Елизавете.

— Снова начал ездить за границу. В азиатских обществах больше утонченности, чем в европейских, они больше уважают своих членов, не топчут их. Афинское же общество стало мне откровенно невыносимо. Замечу, впрочем, что его нравы накладывают свой отпечаток и на монахов, сбивают их с верного пути. Я почти уверен, что романтические бунтари 68-го сегодня сюда не приехали бы. Современные иконы не излучают никакого света.

— Мне тоже досталось, — прошептал Онуфриос. — Некоторые игумены — настоящие тираны. Беспрестанно унижают своих подчиненных, требуют от них безграничного почитания. Мы тут все глотаем успокоительные таблетки, их нам мешками по почте доставляют. Самая распространенная болезнь — язва желудка… Может, это птицы вас подтолкнули опять пуститься в дорогу, — добавил он, обращаясь к Симеону.

— Может быть. Птицы учат нас свободе.

Мы оставили Симеона на краю пропасти.

— Посижу тут еще немного, — сказал он.

Он встал, обнял нас обоих, потом опять сел на место. Через несколько секунд мне позвонил секретарь Священного Собора. О Димитрисе Николаидисе он ничего не узнал, поскольку ему было недосуг ознакомиться с монастырскими записями, но при этом просил у меня координаты Навсикаи.

— Мне совершенно необходимо поговорить с этой дамой.

— Записная книжка сейчас не при мне, — ответил я сухо.

— Это ничего, я перезвоню вам в другое время. Мы же не будем терять друг друга из виду теперь, когда познакомились, верно?

Я заметил, что он мне больше не «тыкает». Онуфриос внезапно схватил меня за руку.

— Человека, которого ты ищешь, зовут Даниил. Он очень старый и немного тронулся умом. Живет в маленьком домике на обрыве. Через полчаса мы будем у него.

Я так разволновался, что даже не смог его поблагодарить. Вихрем ворвался в гостиную дома в Кифиссии.

— Нашел! — объявил я Навсикае радостно.

Она не выказала ни малейшего удивления.

— Я и не сомневалась, что вы его найдете.

— От кого ты узнал? — спросил я Онуфриоса.

— От Панайотиса, моего приятеля, который работает в конторе губернатора. Он мне в свое время рассказывал о каком-то старике, который наблюдает за муравьями.

— А еще что-нибудь он тебе говорил?

— Вроде бы, тот ползает за ними на четвереньках, как-то раз даже чуть в колодец не свалился. Муравей туда побежал, а он за ним.

Как только мы сели в машину, я постарался вообразить свою встречу с Даниилом и даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Но быстро сообразил, что я не способен представить ее себе. Так что опять вернулся в Кифиссию ради удовольствия объявить великую новость во второй раз.

— Нашел! — повторил я, — но кресло Навсикаи уже опустело.

Я открыл дверь ее спальни. Кровать была заправлена, простыни сверкали незапятнанной белизной. Из кухни донесся какой-то смутный звук, и я направился туда. София сидела на табурете, склонившись над красной бархатной подушечкой, которую держала в руках. Она плакала. На подушечке лежало кольцо с тремя алмазами. Вокруг темнело множество мокрых пятен.

Мой мобильник зазвонил снова. Давненько я не слышал этот голос.

— Узнал, что ты на Афоне, — сказал мне Ситарас.

— Это правда, что вы собираетесь захватить кабинет мэра?

— Сущая правда! Власть понимает только язык силы, потому что сама на нем говорит!

У него был тот же задиристый тон, что и у студентов-забастовщиков в Фессалониках.

— Надеюсь, вы не дадите легавым упрятать вас за решетку, — предостерег я его, словно мы были ровесники.