Светлана Петрова - Рассказы

Здешняя природа была ему незнакома и удивительна. Завораживали розовые, переходящие в светлую зелень закаты и ранние радостные рассветы; молочные туманы поздними вечерами, когда с реки тянет подвальной сыростью; низкие осенние облака и снотворный стук дождевых капель по железной крыше. За рекой на добрый десяток километров тянулось степное предгорье — кустарники, немереные поляны, перелески со студеными ключами, и только у самого горизонта, где глаз уже не различал деталей, поднимались горы, подернутые дымкой вечной тайны.

Земли эти и в прежние времена не запахивали (и без того полно чернозема), и они лежали нетоптаные, прекрасные в своей девственности. Игорь до усталости бродил в одиночестве под палящим солнцем, умиляясь и пестрому клеверу, прозванному детьми “кашкой”, и голубым цветкам непритязательного цикория, вдыхая горячий запах полыни и чабреца. За сезон кожа на лице задубела, волосы выгорели до соломенного цвета, серые глаза стали яркими и уже вовсе неотразимыми для женщин, тело и ноги окрепли, напружинились, и такое ликование поселилось в нем! Куда девались сомнения и проблемы! Забытая радость переполняла его.

Диакон стал лучше спать, добрее и терпимее относиться к людским недостаткам, даже иногда улыбался Симе. Но вместе с возрождающимся интересом к окружающей жизни к нему возвращались страсти. Регулярно во сне он стал пить замечательное вино, а вскоре уже обнимал Лялю, причем с такой жаждой любви и желания, каких не испытывал даже в медовый месяц. Это была какая-то всепоглощающая сладостная мука. Он не знал, как от нее избавиться, но еще больше не знал — хочет ли избавления.

Однажды ночью от отчаяния соскочил с кровати и рухнул на колени, да так громко, что Сима за стеной заворочалась на кровати и снова затихла. Диакон начал молиться, жарко, падая лбом до самого пола, а ударившись случайно, стал ударяться нарочно, снова и снова, с каждым разом все сильнее. Руку заносил в крестном знамении аж за плечи.

Господи! Прими молитву от скверных и нечестивых уст, не погнушайся мною как недостойным, не лиши утешения Твоего бедную душу мою, измаялась она, стонет в грешном теле. Избави меня от искушений лукавого. Перед Тобою, Господи, исповедаю все горе мое. Велики грехи мои, не дают они мне покоя. Тщетно прикрываюсь от посторонних глаз внешним образом благоговения, но совесть моя, несмотря на то, обличает меня всегда. Каюсь, надеясь на спасение. Уповаю, Господи, уповаю, что и меня простишь.

Молился он долго, не чувствуя никакой перемены внутри. Здоровый мужик, на коленях, неодетый, растрепанный, со вспухшей шишкой на лбу — впору расхохотаться от такой картинки, но он упал на кровать и заплакал безо всякого облегчения. Так и заснул в слезах. Открыл глаза — перед ним стояла Сима.

— Что с вами, отец диакон, — спросила она, — стонали сильно. Не заболели, часом?

— Нет, — прохрипел Игорь и посмотрел на нее мутными, еще не отошедшими от сновидений глазами.

Женщина все поняла и молча легла рядом. Сонное лицо выражало полную покорность, глаза совсем закрылись. Так лежали они оба на спине, не говоря ни слова, наконец, перестав бороться с химерами, он повернулся и заголил Симе ноги. До колен они напоминали цветом головешки, а выше, никогда не видевшие солнца, казались девственно белыми.

Диакон не почувствовал ни удовольствия, ни раскаяния, но несомненно — облегчение. Сима сразу ушла, а он вспомнил, как жарко она молилась Угоднику. “Зачем же тогда со мной?.. Да, впрочем, что тут странного. Все мы одинаковы — любим одних, спим с другими и больше всего обижаем тех, кого любим”.

Ляля, хотя и не так часто, продолжала сниться, но Игорь редко пользовался услугами работницы, терпел до последнего, лишь когда зов плоти становился нестерпимым, открывал дверь в комнату при кухне и звал Симу. Лицо его выражало не страсть или хотя бы желание, одно нетерпение.

Она безошибочно определяла этот его особый, глухой тембр голоса, наскоро вытирала руки о полотенце, опустив глаза, боком, быстро проходила мимо него в гостиную и, не раздеваясь, не сняв растоптанных босоножек с пыльных ног, бухалась навзничь на низкую тахту. Диакон тоже спешно делал свое мужское дело, а сделав, брезгливо ретировался. Он никогда не ждал от женщины ответа, а почувствовав его, оказался бы сильно шокирован, как если бы дверь вместо скрипа вдруг запела оперную арию. Он не задумывался о причине всегдашней готовности и покорности Симы. Она была для него одушевленной вещью, в которой он изредка, наперекор себе, нуждался. И нужда была противной, и вещь малоценной. А значит, и грех невеликий.