Светлана Петрова - Рассказы

— Указчику — говна за щеку. Нынче родня с самой столицы до нас, засранцев, приехала!

— Тебе бы только повод, — безнадежно махнула рукой жена и продолжила жалобы: — До сих со снохами в баньку шмыгнуть норовит.

Старик мгновенно, не оборачиваясь и не целясь, заехал старухе локтем прямо в глаз. Та не обиделась, откликнулась с чувством:

— Ты чо, ты чо. Силенок малесенько, а на расправу лютой.

Дядька налил самогонки в два граненых стакана и чокнулся с Манькой:

— Хрен с нею, а Бог с нами! Не обращай внимания. Пей. Чего скривилась? Продукт домашний, хороший.

— Может, хату какую прикупить да здесь остаться? — неопределенно сказала Манька.

— Тут жизнь давно кончилась. Нам-то деваться некуда, а тебе зачем пропадать?

Старик налил еще, они снова выпили.

— Первая колом, вторая соколом, а третья мелкими пташечками… — радостно сказал хозяин и снова наполнил стаканы. — Ты ешь покуда, — кивнул он гостье, — огурчики, грузди соленые.

— Не, — помотала головой Манька. — У меня на грибы аллергия.

— Что за зверь такой? — изумилась тетка. — Надо ж, каким словам обучилась!

Она и себе плеснула порядком: все равно сегодня бутыль прикончат, надо хоть поучаствовать. Может, оно и, правда, вредно, но ведь и хорошо тоже.

— Я у врачихи жила, — оправдалась Манька.

От выпитого она почувствовала приятное головокружение и вдруг сообщила доверительно:

— А у меня друг помер.

Старик посочувствовал:

— Терпи, девка.

— Лихо мне.

— Все равно терпи. Бог терпел и нам велел. Что мы еще умеем-то?

Когда самогон кончился, дядька завалился спать, а тетка недвусмысленно дала понять племяннице, что пора ей восвояси, хорошего, мол, понемножку. Манька засобиралась:

— Время-то бежит как быстро! На московский успеть надо. Пойду я.

Тетка посветлела лицом:

— Иди, иди, милая, с Богом.

Манька никогда столько не пила, но опьянения не чувствовала, легко отмахала пять километров и поднялась в горку к сельскому кладбищу. Оно так разрослось, что стало больше самой деревни — целый город мертвых, в котором копошились и что-то делали живые, воображая, что они нужны мертвым, тогда как, наоборот, это мертвые позволяли живым считать себя живыми.

Манька с трудом нашла родную могилку. Незатейливые цветы, посаженные теткиной рукой, уже распустились, но деревянный крест потемнел и подгнил, сделанная паяльником надпись еле различалась. Разбирая буквы, последняя из Котельниковых поняла, что подзабыла имена братьев, и сделалось ей тоскливо.

Невдалеке, за свежевыкрашенной оградой, стояла памятная с детства церквушка. В суетной Москве за грековской спиной Манька мало нуждалась в Боге, теперь у нее никого больше не осталось. Она торкнулась в калитку — заперта (это еще что за новые порядки!), руку поглубже просунула, щеколду откинула, низко поклонилась надвратной иконке и вошла в пахнущую воском полутьму божьего дома.

Воскресная служба закончилась, незнакомый молодой поп тушил свечи и собирал в картонный коробок огарки, на Маньку — ноль внимания, словно ее здесь нет.

— Батюшка, — робко попросила Манька, — примите покаяние, пожалуйста.

— В семь приходи, после вечерни.

“Чисто магазин, с перерывом на обед”, — подумала Манька, но вспомнила свое обещание Голосу и задавила обиду:

— Не могу, уезжаю сегодня, а очень надо, задолжала я Господу.

Священник поставил коробку, не спеша подошел, склонил голову и сказал, глядя в пол:

— Ну.

— Чего? — не поняла Манька.

— Какие грехи, рассказывай, — пояснил поп.

Он гримасничал, щупая языком больной зуб, скучал и думал о чем-то своем. Маньке исповедываться расхотелось, но поп ждал и она начала через силу:

— Значит, жила я не по заповедям, хотя не для удовольствия грешила, а по обстоятельствам, выкручивалась, как могла. Мужчин много имела без любви, за деньги. Молилась редко, в пост скоромное ела. Еще одной женщине смерти желала и мужа ее в грех ввела. Может, оттого он и помер прежде времени.

До Маньки вдруг дошло: а если так и было? Она испугалась, заплакала и тут услышала торопливое:

— Отпускаю тебе грехи твои, дочь моя. Аминь.

— И все? — изумилась Манька.

Столько маялась, терзалась, а все так просто?! Не правда это. Она недоверчиво поглядела на святого отца и устремилась прочь, даже не перекрестившись.

Манька долго шла вслед утоптанной тропинке по-над речкой, наконец в удобном месте спустилась к воде, присела на бережку.

— Травка, травка, — горестно качала головой Манька, лаская ладонью какие-то мелкие невзрачные цветочки и чувствуя себя виноватой, что не знает их по имени. — Травка, травка…