Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

Я стала щелкать пультом, но никак не могла выбрать передачу. Мне захотелось в туалет, но я даже подумать боялась о том, чтобы выйти из комнаты. К тому времени как папа вернулся, мой мочевой пузырь был словно набит острыми камнями. Отец потрогал мне лоб и спросил, как я себя чувствую. Отмахнувшись от его вопросов, я медленно-медленно потопала в ванную.

Ванная. Комната Си. Комната Тилли. Чердак. Веду пальцами по стене всю дорогу до прихожей. Гости благодарят меня целую вечность. Наконец женщина берет в руки зонтик, я улыбаюсь, киваю им, захлопываю дверь и прижимаюсь лбом к шершавому стеклу. Мне нужно проветриться. Пройтись. «Лучший способ вымести паутину из углов», — как сказал бы отец.

На улице тихо. Воздух пахнет мокрым асфальтом. Машины шуршат колесами, проезжая мимо. В парке несколько человек с решительным видом выгуливают собак. Под широкими ветвями дерева хихикает парочка. Ветер вырывает у меня зонтик. Закрываю его и чувствую, как дождь лижет мне лицо.

Будь отец сейчас рядом, он покачал бы головой и велел не валять дурака. «Не трясись так над домом. Это всего лишь дом, — сказал бы он. — И открой зонтик, а то простудишься. Знаю я тебя. Полминуты тебе хорошо, а потом жалуешься весь день, что промокла и продрогла насквозь». Стараюсь не думать о папе, но ничего не могу с собой сделать.

Кладу зонтик на скамейку возле пруда — кто-то будет за это мне благодарен. Поднимаюсь на Парламент-хилл и смотрю на туманный Лондон, здания-призраки.

Если бы Кэл был сейчас здесь, он взглянул бы на меня и рассмеялся. «Ты похожа на мокрую мышь», — сказал бы он, а потом обнял за плечи и прижал к себе. Спускаюсь по склону, теряя город из виду. Земля под деревьями скользкая, грязно-коричневая. Дождь стучит по листьям, будто сердце, что бьется неровно.

Вынимаю из сумочки телефон. «Не надо». Нахожу номер Кэла и нажимаю на вызов. Он отвечает после первого же гудка.

— Алиса? — Голос настороженный.

— Ты занят?

— Нет, нет. Подожди минутку.

Я слышу шорох. Бумаги? Одежды? Представляю, как он выбирается из комнаты.

— Алиса, как ты? Я не ожидал, что…

— Мне хотелось, чтобы они были от тебя.

— Что?

— Подарки. На пороге дома.

— Алиса, с тобой все хорошо?

— Я знала, что они не от тебя. Но мне так хотелось. Хотелось, чтобы это был ты.

Голос обрывается, я делаю резкий вдох и тяжело сглатываю.

— Алиса, да что с тобой?

Смотрю на зеленый склон, прижимая трубку к уху:

— Я на холме.

— Сейчас не та погода, чтобы гулять.

— Сегодня к нам приходили смотреть дом.

— Сочувствую.

— Я хотела… — Я наступаю в лужу. Грязь облепляет подошвы кроссовок.

— Да?

— Нет, ничего. У тебя кто-то есть, так ведь?

— Алиса, я…

— А что твои родители, не против?

— Ты несправедлива.

Ненавижу его. Ненавижу ее. Ненавижу то, как сжимается сейчас мое сердце.

— Слушай, я собираюсь… — И не могу положить трубку.

— Хочешь, встретимся? Поговорим?

Будем сидеть за столиком в кафе или пабе. Он не прикоснется ко мне.

— Алиса?

Я хочу сказать ему, что он мерзавец, но едва ли это справедливо. Хочу сказать, что тогда мне казалось: это единственный выход. Все оборвать. Уйти.

— Мы переделываем кухню. Папину кухню. Это как-то неправильно.

— Может, зайдем в ту закусочную?

Итальянская закусочная, куда мы ходили, когда нам было лень готовить. Клетчатые скатерти. Стены из искусственного камня. Воздух пропитан запахом чеснока.

— Я могу выбраться завтра. В семь? — предлагает Кэл.

Он закажет пиццу «Фиорентина». Я закажу спагетти вонголе. Мы возьмем один салат на двоих и порцию чесночного хлеба. На стол поставят чуть подтаявшую красную свечу в бутылке из-под вина. Будут звучать слезливые итальянские мотивы.

— По-моему, между нами еще не все кончено, Алиса.

— Мы уже это проходили.

— Да, я знаю, но ты же мне позвонила, Алиса.

— Перестань твердить «Алиса, Алиса»! Ты что, какой-нибудь чертов риэлтор?

Я слышу, как он медленно вдыхает.

— Ладно, мне пора. Удачи тебе в путешествиях… или что ты там придумаешь на этот раз.

— Давай в семь.

Я запрокидываю голову и подставляю лицо дождю.

Кэл молчит, но не отключается.

— Увидимся там? — спрашиваю.

— Хорошо.

Он дуется.

— Хорошо, — говорю я и жду, пока он положит трубку.

Когда я возвращаюсь домой, на крыльце ничего нет. Как и всю неделю. Кто бы это ни был, он перестал приносить подарки. И теперь мне их не хватает. Смешно.

В прихожей на коврике лежат два письма. Я не трогаю их. Иду наверх, набираю ванну, опускаюсь в нее и чувствую, как горячая вода прогревает мои кости, расслабляет усталые ноги. Вылезаю, укутываюсь в халат, который раньше принадлежал отцу — да, я тоже выбросила не все, — и наливаю горячий шоколад в красную кружку с щербинкой на ручке. Кухня кажется тихой и грустной, будто чувствует, что ее дни сочтены. Беру чашку и поднимаюсь на чердак. Ложусь на пол и смотрю в окно на потолке — жду, пока в небе появятся звезды.