Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

Наверно, иногда ты не помнишь меня. Но это нормально, Сильвия. Лица трудно держать в голове, когда людей нет рядом. Я не забываю тебя. Я хочу… нет, нет, мне хочется, чтобы ты помнила меня.

Я пишу, а сам думаю о тебе. Я ведь никогда не видел твоего лица. И когда на душе тяжело, я тревожусь о том, что найду тебя — и не узнаю. Боюсь, что тогда, на дороге, это была правда ты, а я упустил свой единственный шанс. Но чаще я все же уверен, что не пропущу тебя.

Нельзя соскучиться по тому, кого не знаешь. Но я скучаю по тебе.

Трудно все объяснить. Может быть, когда ты станешь старше, я скажу тебе. Но скоро я возвращаюсь домой. И мы едем в горы. Твои ноги длиннее, ты быстрее меня. Ты можешь рассказать мне про все, что было после моего отъезда.

Мужчина со светлыми дредами пробирается мимо нашего стола. Я вижу, как он смотрит на нас, притворяясь, что не делает этого. Выбрав книгу с рыжим пламенем на обложке, он спешит прочь.

Дочь моя. Я хочу показать тебе Лондон. Хочу увидеть, как твои глаза загорятся при виде зелени моста Хаммерсмит — той зелени, что можно увидеть, лишь подойдя совсем близко, даже чувствуя запах краски. Хочу показать тебе свои места — те уголки, куда я выкладываю вещи. Выцветший желтый нарцисс, зажатый между планками сточной канавы. Серебристая вешалка на вытянутой руке дерева. Кнопка цвета киновари, втиснутая в щель между изъеденными временем кирпичами.

«Мусор», — скажешь ты.

Нет, не мусор. Взгляни.

Я расскажу тебе о слове «киноварь»: это цвет, а еще минерал. Такой яркий, красный. Можно подумать, будто он создан человеком, но нет, он рождается под землей и выходит к свету.

У меня есть много вопросов к тебе, Сильвия. Я хочу знать каждую секунду с тех пор, как я уехал. Я надеюсь, что ты не ненавидишь меня за отъезд. Это ради помощи, я здесь, чтобы помочь тебе. Иногда все идет как-то не так, и нужно время, чтобы вернуться туда, куда я должен попасть.

Я люблю твою маму, Сильвия. Иногда взрослые ссорятся, но я люблю ее и тебя.

Я обещаю, Сильвия, я вернусь домой. Нужно время, но я вернусь. Я вернусь, подниму тебя в небо так высоко, что ты увидишь все поверх домов, поверх людей и поговоришь с птицами. Если ты сердита, я могу подождать.

Мой друг Даниэль пишет это письмо для меня. Он добрый человек.

Я люблю тебя, Сильвия.

Тато

Мой почерк всегда был не слишком хорош. Он похож на синий след насекомого, устало ползущего по бумаге. Когда я пишу свое имя, оно кажется мне незнакомым. Поднимаю глаза и вижу, что мужчина за стойкой наблюдает за нами. Интересно, ему нравится работать здесь, среди всех этих непрочитанных слов? Что они для него — обуза или возможность?

— Я перепишу заново, начисто, — говорю я, вместе с Антоном глядя на неровные края своих букв.

Он кивает:

— А потом я ей нарисую.

Чистовое письмо не слишком отличается от черновика, но Антон не в обиде. Он забирает у меня бумагу и ручку и начинает рисовать рамку вокруг написанного. Я смотрю, как он хмурит брови, выводя ручкой тонкие переплетающиеся листья и цветы. Даже в мои годы люди все еще способны меня удивить.

Я разворачиваю газеты, потому что шанс есть всегда, и, быть может, именно в тот день, когда я решу сдаться, я как раз и найду то, что ищу.

Странное дело: я чуть не проскочил мимо. В смысле, прочел заметку — и двинулся дальше. Ведь когда ищешь что-то так долго, то в твоем воображении все уже видится кристально четко и потом нелегко понять, что реальность не совсем такова.

Все эти годы я искал твое имя, с тех самых пор, как узнал его. Искал не только в газетах, но и по радио, на книжных корешках, в компьютерах, даже на надгробиях.

Я нашел не твое имя, а его — черное, с отблеском серебра и золота. Увидел на странице The Times, что и неудивительно. И уже было перелистнул, как вдруг что-то щелкнуло в мозгу — и меня словно ударили под дых. Сердце трепещет в груди, я зажмуриваюсь. Вдох-выдох, вдох-выдох. Открыв глаза, я вижу, что Антон все еще рисует замысловатую розу, а мужчина за стойкой печатает что-то на компьютере. Мимо окна проходит женщина, прижимает к уху телефонную трубку. Газета лежит на столе передо мной. Я переворачиваю страницу.

Это не твое имя, а его. Но когда мне наконец удается сконцентрироваться на мелком шрифте в самом низу, то я нахожу тебя: вот она, голубая льдинка в конце строки.

Дата завтрашняя. Это четверг, мерцающий зеленью гребень холма.

Я думаю о том, как тебе должно быть грустно сейчас, и от этого мне самому становится больно. Сую руку в карман и сжимаю в ладони крошечный детский носочек.