Ольга Грушина - Очередь

— Кайфуете? — прокричал один такой тип через всю улицу. — Козлы, ботаники!

Прилепившаяся к нему девица захихикала:

— Спорим, концерта никакого вообще не будет, им просто делать нечего, снюхались тут!

Очередь неуверенно, неуютно заерзала.

— Сами козлы, — робко огрызнулся кто-то один; другие смолчали.

Со свистом и издевками «соловьи» неспешно разбрелись.

— До чего все обрыдло, — буркнул Павел.

— Может, песню?

— В другой раз.

— Ну, давай!

— Отвяжись, настроение не то, неужели не ясно?

— Ладно, я что хотел сказать… Слышали новость? Говорят, мужик этот, впереди, активист, ну, знаете его… на самом деле он вовсе не… Ну, неважно. Болтают, наверное.

— А в чем дело?

— За что купил, за то продаю, но если вам интересно…

Пожилой гражданин, на несколько человек впереди, стал что-то нашептывать кучке людей, близко сдвинувших головы; Сергей расслышал только часто повторяемое слово «провокация» и перекрывший шепотки негодующий возглас Владимира Семеновича, который шагнул прочь, свирепо теребя усы, выплевывая: «Гнусные сплетни!» Сергей хмуро проводил его взглядом, а потом, тряхнув рукой, высвободил из-под рукава часы. Было без малого десять; он заметил, что Софья уже убирает книгу в сумку.

— Вас проводить? — спросил Сергей без особой надежды.

С тех пор как закончились ночные смены, Софья как-то притихла, коротала время за чтением и лишь изредка отрывала прозрачные глаза от страниц. Он предлагал проводить ее каждый вечер, но она всякий раз благодарила и отказывалась.

— Вы очень любезны, — выговорила она, не глядя на Сергея, и захлопнула сумку с четким, отрывистым щелчком замочка, но я вполне сама дойду, еще светло.

— Знаете что, не отказывайтесь, — вмешался Павел. — Сегодня на улицах полно хулиганья. От «соловьев» всего можно ожидать.

На какой-то миг она заколебалась.

— Давайте вашу сумку, — поспешно сказал Сергей.

Через пару кварталов он оставил свои неловкие попытки завязать разговор. Они шли молча, и тишина с каждым шагом становилась все тягостней; и по мере того как перед ними разворачивалась привычная череда заборов, жилых домов, трамвайных остановок, скамеек и пыльных саженцев, мелкие неурядицы прожитого дня, их тошнотворное послевкусье разрастались в душе Сергея, разбухали до чудовищных размеров и, перелившись в конце концов через край, сложились в одно четкое, примитивное, жуткое чувство. Его охватил страх подступающей старости, которая несла с собой годы необратимо-безрадостного, тоскливого прозябания; и он осознал, внезапно, мучительно, что предстоящий концерт сам по себе мало что мог изменить.

Он резко остановился. Она тоже. Вокруг не было ни души; они стояли на каком-то безымянном углу, под еле теплившимся фонарем, который капал светом и мраком на их лица. Притаившийся за ними ночной город жарко и хищно дышал Сергею в затылок.

— Что с вами? — спросила она.

Он совершенно не так представлял себе эту минуту — ему претило останавливаться где-то на задворках, под открытым небом, запятнанным непросохшей кляксой казенной лампочки, на улице, по чьему тротуару молчаливые тени бездомных собак преследовали невидимые жертвы, но почти что физическое ощущение скоротечности жизни сдавило ему горло, выжимая из него неуверенные, бесконечно важные слова.

— Софья Михайловна, я вам должен что-то сказать. Я… — Он запнулся.

Ее взгляд, легкий, светло-серый, как перышко, скользил по его лицу; он видел отражение изогнутого фонаря, застывшее у нее в глазах парой крошечных вопросительных знаков.

— Что с вами? — повторила она, и в ее голосе он услышал настойчивость, граничащую с испугом.

Сердце стукнуло — раз удар, два удар, три удар, четыре…

— У меня для вас сюрприз, — выпалил он. — Пластинка с записью Селинского. Я подумал… если вам так хочется его послушать… зачем ждать до…

— Ох, — вырвалось у нее, и он не смог разобрать, что же заполонило маленькую лунку ее выдоха: облегчение или разочарование. — Пластинка Селинского? Каким образом, откуда… Я тоже пыталась достать, но ведь… а вы сами уже послушали — с чем это можно сравнить? Какое… ох, как чудесно!

Он понял, что ее голос захлестывала радость, и ему захотелось плакать.

— Я… у меня дома нет хорошего проигрывателя, — сказал он, избегая ее взгляда.

— Да-да, конечно, понимаю. — Она вновь двинулась по улице, воздушными, счастливыми шагами, едва не бегом; он тронулся за ней, но подошвы увязали в асфальте, точно в грязи. — Захватите ее завтра с собой в очередь, мы с вами пойдем после смены в музей и там…