Максим Михайлов - Плач серого неба

В такое время извозчики стараются держаться ближе к центру, где вовсю оживает город, к кабакам, откуда уже кое-кого выносят, да к светлым местам — и желательно с навесом. Поэтому, хотя в немалой степени и из-за жадности, повозку я искать не стал. Все равно пешим ходом до Северных Ворот было не больше полуоборота пути.

В окнах "Любимицы судеб" не горел свет, дверь была заперта, и вся жизнерадостность трактира, обычно катившая от него широкими, почти зримыми волнами, словно испарилась. И пусть в иное время я непременно заинтересовался бы странностями любимого заведения, в тот момент меня заботило совсем другое. Я вдруг осознал, какую глупость совершил. С чего бы бродяге двое суток сидеть под дождем и ждать человека, который недвусмысленно послал его подальше? Это вредно не столько для крепкого здоровья попрошайки (а живучести в этом сброде побольше, чем у тараканов), сколь для его доходов — сидеть среди ночи у закрытого трактира, возле городских ворот, за которые никого не выпускают? Да уж. Энтузиазм меня подвел. Несколько сегментов я изобретал тихие, сдержанные проклятия и даже пару раз сплюнул в бурлящую воду, но это оказалось ожидаемо бесполезно. Зато я выпустил пар и вспомнил о дыме. Под навесом у входа в "Любимицу" я нашарил в кармане сигареты и с чувством закурил. Не знаю, кто придумал врать, будто сигареты успокаивают. Видимо, фабриканты. Четыре из последних пяти лет я убил на бесплодную борьбу с дурацкой привычкой, которая начала тяготить уже через несколько месяцев после старта. Но без толку. Травяная зараза, поселившись в легких, не собиралась отпускать пойманную и аккуратно спеленатую жертву. К тому времени я выдерживал без курева самое большое неделю, но за это время успевал достать и себя, и всех, с кем сталкивался, — по работе и нет.

Помнится, одну из моих немногочисленных пассий, альвини Лорес, такие метания здорово злили. "Брокк, заявила однажды она, заполнив глазищами все обозримое пространство, если хочешь курить, — кури. А не охота травиться — кури хорошие сигареты. Вот и все. А сейчас прекрати жалеть себя и иди сюда". И несмотря на то, что всех ожиданий незаконнорожденной дочери миррионского мануфактурщика я в ту ночь так и не оправдал, совет мне понравился. Довольно быстро я научился обходиться парой-тройкой пачек "Красного лейтенанта" целую неделю.

Фильтр затлел и обжег пальцы. Я с досадой отбросил окурок, проследил его последний путь и предсмертную вспышку, а потом получил страшный удар в плечо и растянулся в луже, прямо под вывеской "Любимицы Судеб". Стало больно и очень обидно.

Тот, кто мне врезал, стоял спиной к фонарю, и в легком газовом ореоле я видел лишь могучий безликий силуэт. Он мог быть орком, мог — человеком или даже высоким альвом. Но такой удар сделал бы честь даже эггру — все, что я мог, это беспомощно разевать рот и судорожно всасывать воздух в обмякшие от боли легкие. И когда те, вроде бы, встрепенулись, громила приблизился ко мне и преспокойно пнул в ребра. Было безумно больно, зато вернулось дыхание. Я немедленно застонал. Таинственный незнакомец, продолжая молчать, процокал по мокрым булыжникам в сторону. Я почти бессознательно отметил, что сапоги негодяя были подкованы. Здоровяк наклонил голову, оставив серебриться на свету лишь ежик коротких волос, и превратился в совсем уж бесформенную кляксу. Из собственных недр клякса извлекла небольшую дубинку и мерно захлопала ей по невидимой ладони. Заметив, что моя рука подбирается к отвороту плаща, незнакомец коротко подшагнул и влепил мне в ребра еще один пинок. Я сжался в тугой комок душной боли. И тогда на сцену соизволил выйти режиссер.

Этот был полной противоположностью жестокому напарнику. Малого роста, неплохо одетый. Лицо скрывал все тот же контражур, но клочок там, линия здесь — кое-что то и дело выплывало из темноты. И я удивлялся даже сквозь боль. Светло-бежевые полы плаща изумительно гармонировали с ярко-синими сапогами для верховой езды, а те в свою очередь мило оттеняли кирпичного цвета цилиндр. В руках нелепого попугая вертелась черная трость.

— Уилбурр Брокк, — его голос и облик, подобно предметам туалета, яростно спорили друг с другом: говорил маломерок хриплым басом. И он не спрашивал, а утверждал, а это редко радует в беседе с незнакомцами.

— Кто, простите? Таких не знаю, — я постарался забыть о попранной гордости и нывшем плече и удивленно вытаращил глаза.

— Ай, оставьте, — пробасил щеголь, — мой добрый друг ведь вас по голове не бил. С чего бы иначе вам терять память? Но к делу же, к делу. Я так занят сегодня ночью…