Шерли Грау - Кондор улетает

— Это Роберт Кайе. — Он старался говорить медленно, чтобы она все разобрала. — Передайте, пожалуйста, вашему отцу…

— Он дома. Я сейчас его…

— Не надо, детка. — Это слово вырвалось у него случайно, оно было неуместно. Он хотел быть безупречно официальным и вежливым. — Скажите ему, что я сейчас приеду. И все.

Он положил трубку, потом опять снял и набрал другой номер.

— Можно Бетти? — Он ждал, устремив глаза на бутылку.

— Приветик, — раздался резкий, металлический голос.

— Лапочка, рядом со мной стоит бутылка «Чивас регал».

— Роберт, как мило, что вы позвонили.

По ее тону он догадался, что рядом с ней мать.

— Сегодня встретимся?

— Я, пожалуй, лягу нынче рано, Роберт, — сказала она. — Мы с мамой устали.

— Через час?

— Да, что-то в этом роде.

Он откинулся на подушки — времени у него было достаточно. До ее дома на Клейборн-авеню всего пять минут езды. Очень удобно, когда твоя девочка живет по соседству. Два последних дня уходили в глубины памяти, кровь, ударившая в голову, уносила их прочь.

Как всегда, он оставил машину у незастроенного участка на Джина-стрит и, взяв пакет с бутылкой под мышку, направился к большому белому дому на углу. Пройдя через калитку, которая никогда не запиралась, он оказался в саду, заросшем гибискусом, бумажной шелковицей и хедихиумом с поникшими розовыми цветами. Его щеку задел влажный перистый лист папоротника. С них всегда течет, даже в самую сухую погоду, черт бы их побрал. Он встал у мирта и, рассеянно постукивая пальцами по гладкому стволу, начал ждать, когда откроется дверь подвала.

В первый раз он пришел сюда год назад с Элом Стивенсом. Они познакомились на ипподроме. Эл вертелся коло конюшен — он был невысок, темноглаз, служил и муниципалитете и приходился дальним родственником мэру. «Вам нужно нечто такое-эдакое, мой друг. И я могу вам это предложить. Ничего подобного вы еще не видели».

Так он познакомился с Бетти.

Роберт не мог понять, почему он терпеливо стоит в темноте и ждет. Ведь так просто найти себе девочку — в притоне, в кино, на трамвайной остановке. Просто на улице. Как тогда на Жиро-стрит. Он ходил туда к букмекеру и на этот раз обогнал женщину в зеленом платье и с коротко, по моде, подстриженными темными волосами. Что-то в ней было такое… Он быстро ушел вперед, чтобы потом пойти ей навстречу. Он прошел мимо нее, почти не глядя. Но теперь он был уверен. Повернувшись на каблуках, он зашагал следом за ней. Она остановилась у витрины, и он остановился рядом. «Это греческий ресторан, — сказал он. — Может быть, вам нравится, как готовят греки?» Она улыбнулась медленной улыбкой. Он помнил, как она сказала, что ей сорок пять лет и что она бабушка. Он не поверил — на вид ей было двадцать пять. У женщин бывают всякие странности. Ну, вот и у нее была.

Так почему, если кругом столько женщин, он стоит сейчас в сыром саду и ждет, когда откроется дверь? Что в ней такого особенного, что он притащил бутылку очень дорогого, настоящего шотландского виски? За «Чивас регал» платят бешеные деньги, а тут вонючий подвал, продавленная кушетка, два мутных грязных стакана и, может быть — может быть! — несколько кусочков льда, если ей удастся стащить их на кухне.

Но только эта кушетка… она была для них как живая. Его тело пронизывала властная пульсирующая боль. «До того хорошо, что больно, лапочка, — шептал он. — Даже больно». Ему чудилось, что его тело светится, как волны ночью, все голубое и сверкающее. Сияние то угасало, то вспыхивало, а потом взметывалось и откатывалось, как прибой, а он весь содрогался, замирал, исчерпывая свое дыхание, и на мгновение в глубоком покое ощущал себя единственным человеком в мире, совершенным и одиноким.

Сукин ты сын, сказал он себе и переступил с ноги на ногу. Потом ощупью добрался до стены дома и прислонился к ней. Когда дверь наконец открылась, он не шевельнулся. Ну-ка, ну-ка. Она постояла в нерешительности, потом шагнула в темноту левой ногой, правой ногой, на цыпочках, чтобы не выпачкать туфли в грязи. Ее халат голубел в смутном свете. Не знает, что делать. Никогда прежде ей ждать не приходилось. Сотни их сразу кидались вперед. Приоткрой только дверь… Пусть подождет, пусть постоит там. Маленькие носки все глубже уходят в перегной. Опавшие листья здесь никогда не сгребают, и слой ложится на слой, мягкий и податливый. Сладострастные листья. Полные червей. Самцов и самок, мерно извивающихся вместе.

Сделала еще шажок, подобрала полы длинного халата. Никогда еще она не отходила от двери так далеко. Испортит туфли — и как объяснит это? Я испачкала туфли, бегала за кошкой, мама. А есть у них кошка? Собаки нет, никто не лает. Она шепнула: