На следующее утро он зашел в пекарню. Хлеб еще не готов. Может быть, он подождет? Она, не поднимая головы, тщательно протирала мыльной тряпкой полки и ящики.
— Я каждое утро вижу, как вы подметаете крыльцо, — сказал он, словно это давало ему на нее какие-то права.
Она посмотрела на него:
— А я каждое утро вижу, как вы проходите мимо.
Не красавица, подумал он. Очень уж худое лицо.
Но в этом платье в черно-белую полоску и большом белом фартуке она выглядела скромной и милой. Да, она ему подходит.
Ее звали Эдна. Она жила с родителями в доме позади пекарни. И она приходила к Оливеру в тенистый сквер на другой стороне улицы, стоило ему позвать.
Но звал он ее не часто, да она как будто этого и не ждала. Угловатая, тощая, она мало походила на женщину, и с него было достаточно нескольких минут у темных дубов в сквере. Именно этого он и хотел. Ему приходилось иногда давать поблажку своему телу, но ж зато потом оно во всем подчинялось его воле.
Морской загар сошел с его кожи. Она стала желтоватой, потом бело-розовой. Он редко высыпался, его глаза опухли, под ними лежали темные круги. В рабочие часы он пил пиво — кружку за кружкой, чтобы снять усталость. Он разжирел — живот начал выпирать из-под подтяжек, воротнички не застегивались.
Манцини заметил это.
— Отдохнул бы ты денек, — сказал он. — Съезди на озеро или еще куда-нибудь. Сейчас все ездят в Абита-Спрингс. Не хочешь?
Оливер покачал головой.
— Я не собираюсь тратить деньги на воздух.
— Нет, ты завтра же устрой себе передышку, — настаивал Манцини. — А то схватишь чахотку — что тогда будет с нашим заведением? Закрывать придется.
И Оливер согласился отдохнуть два дня. Первые сутки он спал почти беспробудно — вставал только для того, чтобы сходить к помойному ведру. Наверно, он проспал бы и вторые, если бы хозяйка не принялась стучать в дверь.
— Я уж думала, вы умерли.
Его часы остановились.
— Который час? — крикнул он.
— Половина одиннадцатого.
Оливер побрился и оделся. Казалось странным, что ему нечего делать. Он медленно побрел по городу и попал на большой оптовый базар, где некоторое время кружил в лабиринте повозок, мулов, корзин и мешков. Поглядев на горы рыбы и креветок, он решил, что это была пятница. Он зашел в пивную; кругом все говорили по-итальянски, и его голос прозвучал странно. Невысокий брюнет потряс ему руку и предложил выпить по кружке. Сайя — Оливер помнил только его фамилию — поставлял спиртные напитки на Конти-стрит и почти всегда привозил их сам. Оливер выпил с ним, послушал базарные новости, пожал руки другим знакомым.
Час спустя он ушел и направился к докам. По дороге остановился, чтобы взглянуть на прибитое к столбу траурное объявление. Тридцать семь лет. Не успел пожить, бедняга, подумал Оливер.
Впервые после побега с парохода он увидел реку — ее широкое желтое пространство, сверкающее под полуденным солнцем, — оттуда налетали легкие капризные порывы ветра. Деревья на другом берегу тонули в голубоватой дымке. По шершавым доскам важно расхаживали два голубя, они не обращали на него никакого внимания, и он едва не наступил на них. Взмахнув крыльями, они отлетели и снова принялись расхаживать, повернувшись к нему спиной. Оливер шел, — дробно стуча каблуками по доскам. Поблизости кто-то счищал скребком краску. Оливер узнал этот звук. Как узнал и запах, висевший над старыми корабельными корпусами и мокрым деревом доков.
Он ушел от реки и свернул к деловым кварталам Канал-стрит. Там он присел на каменную ступеньку памятника Генри Клею и смотрел вдоль Канал-стрит, любуясь последней новинкой — электрическим трамваем. Потом, когда пивной хмель рассеялся, он пошел дальше по тенистой стороне улицы, рассматривая коляски и кареты, медленно катившие мимо. Он разглядывал дам с зонтиками, которые входили и выходили из магазинов, их юбки колыхались на ходу, открывая щиколотки. Он шел и шел, пока торговые кварталы не остались позади. Теперь по сторонам улицы тянулись большие особняки, высокие деревья и сады, где играли дети под присмотром чернокожих нянь. Перед пресвитерианской церковью он остановился, решив, что зашел достаточно далеко, и повернул обратно. Негритянки подозрительно косились на него и подзывали детей ближе к дому.
Ему понравился непривычный запах трамваев, еле заметный, но едкий, который сочился из-под вагонов.
Он пошел вдоль трамвайных путей по Сент-Чарльз-авеню, а потом остановился выпить еще пива. Потягивая из кружки, он разглядывал через открытую дверь поток пешеходов на тротуаре. В ту ночь ему снились дома и банки, булыжные мостовые и кирпичные тротуары, дамы с зонтиками, в шляпах и красивых ботинках и ливрейные швейцары у дверей магазинов.
Читать дальше