Мартин Мюррей - Как сделать птицу

— А почему?

— Она неважно себя чувствовала. И она жила в сельской местности. А там ведь ничем нельзя толком заняться. — Я закатила глаза и покачала головой, чтобы выразить ту обреченность, которая была знакома и мне самой, поскольку и я имела несчастье жить в сельской местности.

Женщина кивнула, и у меня возникло чувство уверенности в том, что она меня поняла. В конце концов, она была режиссером, а я очень уважала таких людей — творческих, как моя мама.

— Ну, как я понимаю, ты от матери унаследовала склонность к театральности.

— Откуда вы знаете? — спросила я, приложив руку к груди.

— Распознавать такие вещи — часть моей профессии. Да и платье выдает тебя с головой.

— А вот и не так, как вас ваши туфли, — сказала я, слегка поморщившись.

В ответ на это женщина громко расхохоталась. Она слегка задрала брюки и подняла ноги, чтобы я могла лучше рассмотреть ее обувь. Она продемонстрировала мне резиновые подошвы и объяснила, что обзавелась этими туфлями в Японии, где работала с театром буто, и что они оказались настолько удобными, что она иногда забывает их снять. У меня не было ни малейшего представления о том, что такое театр буто, но я не подала виду, поскольку женщина считала, что я имею склонность к театральности, а человек, по-настоящему склонный к театральности, просто обязан знать, что такое театр буто. Поэтому я сказала:

— Разумеется. — И: — Однажды я дошла в домашних тапочках почти до самой школы.

И это было правдой.

— Меня зовут Хелена.

— Манон. — Когда я протянула ей руку для рукопожатия, я почувствовала, что делаю что-то абсолютно безупречное. Даже то, как я представилась: не «я — Манон» и не «Мэнни Кларксон», а просто «Манон», — было сделано в точности так, как это следовало делать. Утонченно и изысканно. Никаких перегибов ни в ту, ни в другую сторону, точное попадание в прелестно звенящую ноту. Спокойная музыка этого момента проникла внутрь меня, и, в то время как солнце все сильнее заливало своим сиянием поля, я и сама была готова засиять вместе с ним. Я поднесла ладони к щекам, чтобы коснуться этого сияния, и даже уже после того, как Хелена достала книгу, а я откинулась на спинку сиденья и стала смотреть в окно, я все еще чувствовала безупречность этого момента, продолжавшего матово мерцать внутри меня. Старые костлявые деревья и голые пастбища выглядели так, будто они только что нарядились в совершенно новые, сверкающие платья.

Я знала, что это знак.

Поезд прибыл в Мельбурн в восемь утра. Хелена дала мне визитку с номером своего телефона. Там было написано: «Хелена Дубровник». Я положила ее в кошелек. Она сказана, что я могу ей звонить, если мне понадобится помощь. Она улыбалась мне, а я смотрела на нее и видела, что она — настоящая, совсем не такая, как миссис миссис Поррит. Хелена улыбалась не для того, чтобы быть хорошей и обеспечить себе билетик в рай. Правда, я не понимала, почему она считает, что мне может понадобиться ее помощь.

«Знаете, — сказала я, — я остановлюсь у родственницы».

Она не могла догадаться, что это ложь, потому что я сказала это очень милым голосом и без запинки, как будто это было правдой, такой же непреложной, как протянутая для рукопожатия рука в белой перчатке.

В любом случае, у меня были с собой «лошадиные» деньги, так что я знала, что не пропаду. Мне было стыдно, что я взяла «лошадиные» деньги, но я искренне намеревалась все возместить. Когда Хелена ушла, я почти захотела догнать ее и пойти с ней. Я на минутку представила себе ее дом. Я подумала, что в нем наверняка есть огромные диваны, а по стенам развешаны картины, и что, может быть, она предложит мне остаться у нее насовсем, и я стану ее звездной протеже в ее театральной компании, к мы будем ужинать в ресторанах и смеяться. Но она не пригласила меня, поэтому я не могла к ней пойти. Я пошла за своим велосипедом.

На вокзале была толчея. Люди прокладывали себе тоннели в густой толпе, маленькие сумочки стучали им по коленям. Я лавировала в гуще народа со своим велосипедом и хмурилась, просто чтобы произвести впечатление серьезного человека. На тот случай, если кто-то подумает, что я смотрюсь смешно в красном платье, я держалась строго, буквально как член парламента, и решительно, с деловым видом направлялась прямиком в город.

Деловой вид не был совсем уж наигранным. У меня действительно было важное дело. И оно было такого рода, что только я могла с ним справиться. И я никому, даже Гарри, не могла объяснить, что же это за дело. Это было как знание, которое таилось в сердце, и сердце мне подсказывало, чт о я должна сделать.