Николай Студеникин - Перед уходом

Выбрав пустую, старуха села. Ныли скованные новыми ботинками ноги. Посидев немного с закрытыми глазами, старуха тихонечко громыхнула крышкой своего сундучка и, запустив в него руку, отломила от батона, купленного еще в поезде, у разносчицы в куцей белой куртке, добрую половину. Хлеб был мягок и бел. А вкусен! Зажав кусок в кулаке, старуха украдкой откусывала от него и жевала.

Перед скамейками, за второй оградой, в низинке, лежал большой квадратный пруд, похожий на зеркало. В нем, изредка подрагивая, отражался высоченный дом, стоявший на противоположном берегу. Старуху удивило то, что в пруду никто не стирал, хотя даже издали было видно, какая в нем чистая вода, и никто не купался, хотя погода стояла жаркая и душная, а вокруг пруда бегали и ездили на велосипедах многочисленные дети. «Гусей бы сюда, — подумала она. — Дворов десять гусей держать могут, а то и все село…»

А детей вокруг было действительно много. Одни, сидя на корточках и пыхтя, рылись в нечистом сером песочке, другие раскачивались, самозабвенно откидывая назад головы, на качелях, а третьи с веселым или обиженным видом носились друг за другом. Самые маленькие, под бдительной опекой бабушек и матерей, топали на нетвердых еще ножках и бессмысленно улыбались.

Одно такое дитя, доверчиво показывая миру все четыре своих беленьких молочных зуба, двинулось вдруг прямиком к старухе, хватая воздух пухлыми растопыренными руками. Старуха не смогла сразу определить, девочка это или мальчик, и, пряча недоеденный хлеб, сжала его в кулаке. Корка лопнула, и мякиш полез меж коричневыми пальцами наружу.

Зачитавшаяся мамаша громко захлопнула книгу.

— Ой, Мариночка, деточка, ты куда? — в панике крикнула она и вскочила.

«Девочка», — подумала старуха и, виновато улыбаясь, потянулась навстречу молодой матери. У Мариночки-деточки были до жалости тонкие и кривые ножки. Старуха решила, если завяжется вдруг беседа, не только еще раз, поподробнее, расспросить, как пройти к прячущемуся министерству, но и посоветовать держать девочкины ножки в горячем песочке: «Насыпать на большую сковороду… ну, как котам домашним, чтобы на двор ходили, погреть на плите и…»

Беседа, однако, не завязалась.

— Маринка! — спугнув стайку голубей, раскормленных и ленивых, еще раз крикнула мамаша и подхватила любознательную дочку на руки. Потом она глянула на старуху, и глаза ее неожиданно сузились от гнева. — Голубей, бабушка, здесь кормить запрещено! — Голос ее дрогнул от возмущения. — Вы их приваживаете, а от этого, между прочим, инфекция!

Испуганная старуха, локтем больно ударившись о загудевший сундучок, спрятала за спину кулак с хлебом. Молодая мамаша, сердито вскинув голову, отчетливо сознавая свою правоту, оттащила свое чадо от очага инфекции — опасной старухи. Старуха беспомощно улыбнулась ей вслед.

Ей захотелось встать и немедленно уйти, чтобы не мешать тут людям, но уж больно настойчиво гудели ноги и голова, больно жестоко жали новые, всего лишь во второй раз надеванные ботинки. И старуха осталась сидеть на месте. Потихоньку она успокоилась и, угревшись на солнышке, задремала.

— Как же, как же, я хорошо знаю ваше место, ваш колхоз… — ласково сказал ей красивый седой генерал в кителе с золотыми погонами и орденами. — Правильно, что сразу к нам… Не волнуйтесь, я уже отдал строгий приказ, его там секретари печатают на машинке. Потом спокойно можете ехать домой. С билетом мы вам поможем, чтоб в очереди не стоять… Адъютант!

На его зычный зов в кабинет бесшумно проскользнул начальник рангом пониже, но тоже в форме и при орденах. Он, почтительно изогнувшись, протянул генералу бумагу. Генерал, обернувшись и громыхнув связкой ключей, извлек из сейфа большую печать, подышал на нее: «Хы-хы!» — и стукнул ею по бумаге.

— Мы поставлены, чтобы везде был порядок и никакой несправедливости, — сказал он, давя на печать и улыбаясь. — Сейчас я прочту вам свой строгий приказ…

— Неудобно, слушай, — громко прошептал кто-то. — И бабка спит — разомлела! Нехорошо. Некрасиво.

— Да чего там — некрасиво-то? — ответили ему еще громче. — Тоже мне, эстет! Чего зря ходить? Ноги не казенные! Место тут спокойное. Если по-тихому дело делать, лучше не найдешь. Слава богу, вырос тут — все закоулки известны! Садись. И время поджимает…

Генерал исчез — истаял, растворился в предвечернем воздухе без остатка, так и не успев прочесть старухе вслух свой заверенный большой печатью строгий и справедливый приказ, который стал бы одновременно и охранной грамотой, и оправдательным приговором, не выслушав главного старухиного вопроса, который она вряд ли бы сумела задать складно, но ради которого, собственно, и пустилась в странствие, самое далекое и отважное в своей жизни, ибо дом, ее дом, эта бревенчатая избушка на курьих ножках, которую второй невесткин муж, чужой человек, тоже, кстати, давно пенсионер, собрался перевезти к себе в райцентр, где у него было большое, исправное хозяйство, приспособить под сарайчик или квартирантов в него пустить и нетерпеливой рукой уже пометил буковками и цифрами венцы, хоть и уверял всех, что сделает это после старухиной кончины, ждать которую осталось недолго, вот и врачи в один голос говорят: последнее лето, все изношено, чудо, что она еще двигается, готовьтесь, — дом был лишь поводом, зацепкой, а из дому ее властно погнала другая причина, куда более властная и беспокойная, названия у которой нет.