Сигурд Хёль - Заколдованный круг

Рённев пылала страстью. Она сделалась ненасытной, казалось, будто часы их сочтены, и она боится, что не успеет вдоволь им насладиться.

Она увлекала его, он и сам делался необузданным и горячим, но душу его терзали сомнения. Временами она вдруг начинала казаться ему чужой, ее страсть пугала его.

Временами — чаще днем — он спрашивал себя, а здорова ли Рённев? Она стала раздражительна, придиралась к служанкам; раньше этого никогда не было.

Ее раздражительность проявлялась и в другом. Куда денешься — эту историю про медведя он рассказывал в который уж раз, во всяком случае всегда, когда человек впервые приходил в гости. Тут он не обходил молчанием и Кьерсти, как она стояла в дверях хлева с метлой и отчаянно лупила по морде медведя, будто собаку. Но когда он рассказывал об этом в третий раз, Рённев неожиданно прервала его:

— Уж и постояла-то так всего минутку! — возразила она. — Ты косил рядышком и сразу прибежал…

С тех пор Ховард рассказывал эту историю неохотно. К тому же она ему надоела.

В конце августа Ховард поехал на сетер за маслом и сыром. Он запряг доброго старого Буланого, у которого так и остались шрамы на левом боку.

Цвел вереск, на весь лес пахло медом, свежестью, опаленной солнцем смолой, созревшей черникой и морошкой.

Здесь, в горах, его охватило ощущение чистоты и свободы. Воздух был по-особенному прозрачен, всякая суета далеко, все дышало таким покоем, что Ховарду захотелось остаться на сетере хоть на несколько дней. Но не было повода. Крестьянин должен беречь свое время, а через восемь-десять дней начинается жатва.

Он думал о Кьерсти. Кажется ли ему или она и в самом деле изменилась, повзрослела за последнее время?

Может, это ему только кажется. Он заночевал на сетере — он предусмотрительно захватил с собой рыболовные снасти, и Кьерсти помогла ему с вечера их расставить: у впадения горного ручья в озеро лежала привязанная к колу старая плоскодонка. На следующее утро они с Кьерсти вытащили сети и достали оттуда десяток отменных форелей.

Кьерсти все время молчала.

Рённев считала, что ему вовсе незачем ночевать на пастбище, когда легко за день обернуться туда и обратно, но, увидев превосходную форель, повеселела.

Однако поездки на сетер выпадали не часто.

И Ховард предложил Юну уехать на несколько дней в дальний лес на болото за морошкой. Говорят, в этом году ее много, как никогда, все кругом усыпано. И теперь она уж поспела.

Бродить с Юном по лесу всегда одно удовольствие. Рыбак и охотник, он знал уйму всякой всячины и не только о великане из Синей скалы.

Они притащили с собой столько морошки, сколько смогли донести, и Рённев, отпустившая их, скрепя сердце, осталась явно довольна сбором. Юн отдал свои ягоды в хозяйство. За весну он подстрелил четырех глухарей, полностью рассчитавшись таким образом в этом году за жилье, да еще заработал себе на табак.

Наступил день, когда с пастбища пригнали стадо.

И Ховард понял, что не ошибся — Кьерсти в самом деле изменилась. Пышущая здоровьем, она расцвела, расцвела, как цветок, волосы отливали блеском, заиграла краска на щеках, вся она как-то налилась. И вообще она стала другой, и веселее и серьезнее — все разом. Когда она останавливала, на нем свои большие глаза, она делалась неотразимо красивой. Недели, проведенные на пастбище, заметно пошли ей на пользу.

Но их отношения с Рённев явно испортились. Рённев не сказала ей, как положено, «добро пожаловать домой», и Кьерсти тоже ничего не сказала Рённев.

На другой день началась жатва.

Прошлые годы Кьерсти обычно работала в поле, подбирала за Ховардом. Он ее выучил, и она ловко и проворно вязала снопы, легкие и красивые, как и она сама. Но нынче Рённев оставила ее на кухне, а в поле послала самую младшую служанку.

По вечерам Рённев с трудом терпела присутствие Кьерсти. И Ховард надеялся, что хусманы или кто другой подольше задержатся на кухне, потому что при посторонних Рённев еще как-то старалась владеть собой. Он ловил себя на том, что выдумывал разговор о таких вещах, о которых ему и говорить-то не было никакой надобности.

Кьерсти этой осенью тщательней, чем прежде, занималась своими нарядами, наверное, по одной простой причине: она взрослела. По вечерам она помогала в коровнике — должна же она как следует научиться доить. Управившись в хлеву, она обычно поднималась в свою комнатку, мылась и переодевалась, чтобы избавиться, как она говорила, от коровьего запаха. Рённев, которая всегда сама нарядно одевалась и требовала опрятности от окружающих, просто не выносила этого, когда дело касалось Кьерсти.