Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем, но Цира не позволила.

— Засалишь, — сказала она. — Не трогай.

— Это — индикатор? — удивился я. — А где приборная доска?

— Это магический прибор, — высокомерно ответила Цира. — Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков, поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не нуждались в искусственном интеллекте.

— В таком случае, как эта штука работает?

— Очень просто. Она реагирует на биополе. Вот эта рамка настроена конкретно на биополе великого Энкиду.

— А как же она... — начал было Мурзик.

— Ее создала в глубочайшей древности жрица Инанны, которая была возлюбленной Гильгамеша. Она ненавидела Энкиду и создала прибор, помогавший ей отслеживать его перемещения. Рамка реагировала на малейшие остаточные излучения биополя Энкиду.

По лицу Мурзика я видел, что он ничего не понял.

— То есть, — уточнил я, — если Энкиду недавно находился в помещении, с помощью рамки можно было установить это?

— Совершенно верно.

— И насколько чувствительна эта штука?

— Очень чувствительна, Даян. Вот смотри... Сейчас она должна будет отреагировать на твое биополе. Ведь твое биополе содержит в себе частицы биополя Энкиду.

Цира сомкнула пальцы на рукоятке рамки. Поднесла ко мне. Я непроизвольно отшатнулся.

Рамка тихо задрожала в руке у Циры, и неожиданно по алмазикам пробежали разноцветные искры. Потом раздалось гудение, и рамка начала вращаться в руке у Циры, сперва медленно, потом, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Я ощутил знакомое потряхивание, как от слабого электрического заряда.

— Здорово! — восхитился Мурзик. — А как ты, Цира, это делаешь?

— Это не я делаю, — сказала Цира. — Это рамка. Сама.

— Сама?

Мурзик откровенно не верил.

Я решил вмешаться.

— Это научный прибор, Мурзик. Цира просто держит его в руке. За изолированную ручку.

— А, — сказал Мурзик.

Цира отняла рамку от моего лица и поднесла к Мурзику. Рамка дернулась, помедлила немного и вдруг завертелась чуть ли не с удвоенной скоростью.

— Эге, — сказала Цира, — а в Мурзике-то куда больше от Энкиду, чем в тебе, Даян.

Я обиделся, а Мурзик струхнул.

— Ты так, Цирка, не говори. Получается, что хозяин мой, значит, менее велик, чем я...

— Я говорила уже, что в бесконечной череде наших жизней все мы множество раз перебывали и хозяевами, и рабами, — сказала Цира. — Чему тут удивляться?

— Я не удивляюсь, — пробормотал Мурзик, — просто... нехорошо это как-то... неудобно.

Он отстранил рамку рукой.

Цира бережно убрала прибор в футлярчик. Закрыла крышку. Волшебный свет алмазов погас.

Цира сложила руки на крышке футляра.

— Что делать будем, братья Энкиду? — спросила она. — Спросите себя: тверда ли ваша решимость найти себе подобных и объединиться... слиться в едином герое?

Я знал, что мне страшно. Мне было очень страшно. У меня в животе все стиснулось — так мне было страшно. И в то же время в груди что-то расширялось и пело: еще бы, я стану, наконец, велик! Я вернусь в себя великого! Я вернусь... да, я вернусь домой. В изначальный Вавилон.

А что придется прекратить бытие ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» — ну так и что с того... Все равно это бытие было пресным, что тут говорить. По сравнению с ослепительной жизнью Энкиду любое бытие покажется пресным, как маца.

Стоп. Как называется наша фирма? «Энкиду прорицейшн»? Не Ицхак ли дал ей такое название? А не проверить ли Ицхака на энкидусодержащие элементы?

— Цира, — начал я, — мне тут пришло в голову, что я знаю еще одного Энкиду...

Приглашение провести вечерок у меня в гостях Ицхак принял с удовольствием. Мы даже не ожидали. Думали, начнет отговариваться, кричать, что занят, ссылаться на мамочку — мол, мамочка недовольна, что его, Изеньки, вечно нет вечерами дома.

Но Ицхак даже как будто обрадовался.

Впрочем, удивлялись мы недолго. Ицхак явился не один. Он притащил с собой Луринду.

Мурзик провел их в комнату и немного растерянно поглядел на меня из-за ицхакова плеча. В ответ я чуть пожал плечами: что поделаешь...

Луринду была очень некстати. Не говоря уж о том, что она — чужой человек, которого нам вовсе не хотелось посвящать в наши тайны... Неизвестно еще, как поведет себя Ицхак в ее присутствии. Может быть, проявит храбрость. Или напротив, сделается очень и очень осторожным.

В принципе, насколько я знаю Ицхака, он человек спокойный. Непробиваемо спокойный — несмотря на все его нервические выходки. Выходки — это так, на публику. А там, в необозримых глубинах души, пройдошливый семит всегда ясно понимает, чего хочет. Соотносит цели и средства.