Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Ко мне подходит слуга. У него в руках золотой бокал. Я кладу туда яд, который храню в перстне, и говорю: «Это для султана...»

...Я вижу себя во главе огромного войска...

...Я вижу себя на сцене великолепного театра. Одно мое появление вызывает гром аплодисментов. Я стою в центре, улыбаясь под маской трагического актера...

...Я — принцесса крови древнего рода. Мой отец император был убит во время дворцового переворота. Меня спас верный самурай. Я иду по тенистому саду. Кричат красивые, странные птицы. Я не могу определить, где я нахожусь. Но убийца моего отца близко...

...Мы любили друг друга. Я лежала в его объятиях. У него было сумрачное, смуглое лицо с тонкими чертами, и сильные руки. Вот он встает, облачается в черное. Печальный, он проходит мимо моих окон. Я остаюсь в комнате. Я обречена ждать его. Так он сказал мне на прощание. Я надеюсь встретить его в этой жизни...

Я отложил тетрадь. Эти короткие рассказы, написанные разными почерками, произвели на меня сильное впечатление, хотелось мне того или нет.

Мы с Мурзиком читали в полутемной комнате в доме Бэлшуну. У окна угадывалась искусственная пальма в кадке. Легкий сквознячок едва шевелил белую шелковую занавеску.

Я лежал на широкой, очень мягкой кровати, закутанный скользкими атласными одеялами. Время от времени Мурзик подносил к моим губам горячее молоко и, выказывая изрядную сноровку, присущую няням грудных младенцев, поил меня.

Иногда подавал мне на длинной тонкой вилочке с перламутровой ручкой то кусочек персика, то кусочек банана, а то и ягодку земляники, выуживая их из компота.

Я читал вслух. Об этом настоятельно просил меня Бэлшуну. А уж Мурзик просто не знал, как и угодить милостивцу.

— Ладно, — сказал я, опуская «Главную книгу» на одеяло. — Мне надоело.

На самом деле мне хотелось закрыть глаза и погрузиться в то самое состояние, которое я сам для себя определял как «гнить и грезить».

Мурзик не посмел ныть и просить. Тихонько сидел рядом. Я опустил веки. Задумался.

Итак, все эти люди, которые оставили учителю Бэлшуну свои записи, были отправлены им в их прошлое. Вернее, в прошлое воплощение их души. Было ли это путешествие опасным? Так или иначе, но каждый из них пережил незабываемое приключение.

Картины были очень яркими, почти вещественными. При том, что многие из писавших явно не обладали литературным талантом. Они просто описывали то, что видели.

Конечно, это могло быть и фикцией. Дешевым розыгрышем.

Но зачем? Пока что учитель Бэлшуну не заговаривал о деньгах. Может быть... От последней догадки меня прошиб холодный пот. А что, если он завлекает доверчивых простаков, вроде меня, после чего вторгается в их разум для постановки своих извращенных психологических опытов? Матушка как-то предостерегала, что в Вавилоне орудуют маньяки. Заманивают, а затем зомбируют.

Я приоткрыл глаза. Мурзик потихоньку допивал компот.

— Мурзик, — спросил я, — а ты ее трахал, эту Циру?

— Ну, — сказал Мурзик. Отставил банку. Обтер липкие губы. — А что, нельзя было? Мне никто не говорил, что нельзя.

— И когда же ты ее трахал?

— Ну, когда пришла... Она как пришла, сразу по сторонам — шасть! Огляделась и говорит: ты один, мол? Я говорю: один, госпожа, а господин еще у себя в офисе. Совсем, говорю, он себя не жалеет в этом офисе. Приходит, от усталости шатается. А она взяла и сняла свитер. Раз — и... А под свитером у ней ничего нет, кроме сисек. Она этими сиськами на меня надвинулась и сразу джинсы с меня долой потащила... А что, господин, разве нельзя было? Она, вроде бы, свободная и ничья, так что бы ей и не порадоваться...

Я молчал. Значит, я был у нее после раба. Объедками, значит, рабскими пользовался... Я даже говорить ничего не мог.

Мурзик спросил:

— А что вы в шаре видели, господин?

— Ничего, — процедил я.

— Эх, лгхама! — вздохнул Мурзик.

Ишь, освоился.

— Мурзик, — сказал я зловеще, — кто тебе разрешил говорить на том языке, из магнитофона? Это мой язык!

Мурзик заморгал. А я уже ярился и бил ногами по кровати.

— Мой! Только мой! А ты, холуй, не смей своей грязной пастью мою царскую речь мусолить! Понял?

Мурзик сказал, что понял. Поправил на мне одеяло. И ушел спать в ту комнату, которую Бэлшуну отвел лично ему.

Это рабу-то!.. Личная комната!.. Да еще ничуть не хуже, чем моя. Только без пальмы.

Я сказал учителю Бэлшуну, когда наутро тот пришел нас проведать:

— Я решился участвовать в ваших опытах, господин Бэлшуну. Но только сперва я хотел попросить вас об одном одолжении.