Андрей Иванов - Бизар

Несколько раз повторил: «Душ, душ и еще раз душ! Пять раз в день!» Расписал, как надо поливать себя струями, какую часть подставлять под напор, сколько минут, в какие часы… В его словах слышалась зависть. Я мог бесплатно мыться в душе! В любой момент вошел в кабинку и – помылся! Благодать! Дангуоле заметила, что у них там опять ничто не работает. Полный развал. Даже стена, которую я выстроил в гараже, рухнула… а дверь вообще едва болталась на одной петле! Они там так ничего и не починили. Белки бесятся на чердаке. Сквозь дыры в крыше летают ласточки, на стенах мох, по полу стелется вьюн. Не то что душ, воды в кранах не стало. Дангуоле сказала, что трубы забило и унитаз прекратил работать, дерьмо поднималось и поднималось, заливая весь туалет, приходилось черпать. Они ездили к соседу; пили кофе, чай, Пол пил пиво, а потом хитро спрашивал: «Has everybody played bagpipes yet?» [87], – если все успевали сходить в туалет, они уезжали. Соседу не говорили, зачем они приезжали, он оставался в неведении. Пол с ним говорил о Милошевиче, о Северной Корее, голоде в Африке… Он умел говорить о голоде, как никто другой, с воодушевлением; наверняка лучше ирландцев о таких вещах никто не умеет говорить. О ванной и разных душевых кабинках он тоже отлично говорил, о том, какое благотворное воздействие имеют струи на психику человека, чувствовалось, что скучал он по цивилизации: подставить свои плечи под струи, отмыть свою гриву… или хотя бы представить, как это делаю я. Он буквально толкал меня в душ.

– Сейчас я вешаю трубку, а ты прямо иди и прими душ! Да, и еще… Чуть не забыл. Много не кури. Курение не помогает. Наоборот, ухудшает сердечную деятельность, и тебе становится только хуже. И перестань голодать! Ешь, в конце концов! Ты уже месяц не ел! Можешь начинать! А теперь я вешаю трубку, а ты – идешь в душ!

Пол и Лайла привезли с собой Дангуоле – шоколад, бумага, конверты… Лайла сказала, что теперь уже все точно будет хорошо. У них возникла великолепная идея: мы с Дангуоле должны были немедленно пожениться.

– Муж по закону может последовать за женой, – объяснила она, – как за семьей. Они не могут отрывать тебя от семьи! А она – твоя семья, ведь так? – Все кивали, я тоже кивал: Дангуоле – моя единственная семья, куда она, туда и я. – Ты мог бы поехать в Литву. Хотя бы временно. Сделал бы там документы, а потом вернешься назад, в Хускего, и будете там жить!

Оставалось только немедленно пожениться. Они написала письмо, которое я должен был подписать.

– Оно пойдет в секретариат королевы, – сказала Лайла, – в отдел, который рассматривает брачные и бракоразводные дела и тому подобные вещи, просьбы. Иногда они способствуют ускорению судопроизводственных дел… и т. д. и т. п.

Пол снова начал нахваливать найденного ими адвоката. Он сказал, что даже адвокат был изумлен суровостью обращения со мной. Пол кричал:

– То, как с тобой обошлись там, в тюрьме, это хуже, чем в фильме In the name of father [88], но ты же не террорист! Даже не по подозрению! Даже не вор! А просто человек без документов!

Да, не вор… без документов, сипло стонал я. Пол тряс волосами от возмущения, обещал поговорить с людьми в Amnisty International. Лайла сказала, что все это для меня являлось своеобразным чистилищем, мне даже можно было позавидовать. Я изумился: чему? чему тут завидовать?

– Уникальному опыту, – пояснил Пол. – Ты этого пока не понимаешь, но… Дружище, это же испытание духа! осознание своей смертности! Этот страх – очищающий! Теперь ты будешь ценить свободу! Теперь ты осознаешь, что такое жизнь! Теперь ты – совсем другой человек! Ты – адепт! Когда все это кончится, вы будете вспоминать этот кошмар и ценить жизнь, на все смотреть другими глазами! Глазами просветленных!

– А теперь надо оставить их вдвоем! – сказала Лайла, и они ушли.

…наскоро за шкафчиком; дверцу шкафчика приоткрыли и сплелись у стены…

Пол привез из Копена журналиста, чтобы тот взял у меня интервью.

– Свой человек… русский! – Ирландец трясся с похмелья. – Иногда статьи помогали. Пресса все-таки…

Я почувствовал себя неловко. У журналюги был осуждающий взгляд из-под очков, сухой рот, широкий черный галстук. Он много рассуждал о том, что часто вот такие истории, как моя, придумывались, что, в общем-то, ничего нового в моем рассказе нет. Вряд ли стоит возлагать надежды на его газету. «Прошли те времена, когда статья могла повернуть ход бюрократической машины вспять», – сказал он с сожалением. Попросил показать шрамы, руки произвели впечатление; он смотрел как зачарованный, сделал несколько снимков, пообещал что-нибудь узнать через свои каналы… Статья вышла уже после Пасхи – написано там было немного, зато три фотографии моих изуродованных рук! Шедевр членовредительства! Я как увидел, сразу подумал, что Сюзи эти снимки привели бы в бешенство! Она бы кричала: «Такое в газете печатать нельзя! Газету может открыть ребенок! Это может травмировать психику!»