Пенелопа Лайвли - Жаркий сезон

— Да, — говорит Полина. — В точности мои чувства.

— А потом случается такое, что понимаешь: до сих пор ты был дурак дураком. Вообще ничего не представлял. Но мне сказали, это кончается.

— Что кончается?

— Они вырастают. Ваш, наверное, уже вырос. Сын, дочь?

— Дочь. Кончается, говорите?

— Ну, не совсем, наверное. Я хочу сказать, у них вырабатывается чувство самосохранения, и вы можете спокойно спать по ночам.

— Вот как?

Пауза.

— Я ошибаюсь? — осторожно спрашивает Крис.

— Немного ошибаетесь. Просто вы уже не хватаете ребенка, когда он собирается выпасть из окна или опрокинуть на себя чайник, а стоите и смотрите, как это происходит. Или ждете, когда это произойдет. Или гадаете, произойдет ли.

— Ой! Я собирался сказать им: ну все, теперь вы самостоятельные. Я больше за вас не переживаю.

— Сказать вы можете. А вот не переживать — увы! Впрочем, вам пока об этом лучше не думать.

— Я понял. Это пожизненный приговор. В таком случае мне стоит засесть за книгу, пока выдалась передышка. Я просто думал, надо вам объяснить, почему я до сих пор не прислал главу.

— Пришлете, как сможете, — отвечает Полина. — И я очень рада, что Том идет на поправку.

Морис снова в Лондоне. Полина догадалась об этом только во второй половине дня, когда сообразила, что он уехал утром и до сих пор еще не вернулся. Она находит Терезу и Люка в саду. Люк бросает кубики на клумбу, Тереза терпеливо их собирает.

— Морис уехал? — напрямик спрашивает Полина.

— Он хочет посетить лекцию в Лондоне и посмотреть какие-то статьи. — Тереза говорит без всякого выражения и смотрит Полине прямо в глаза. — По крайней мере, так он сказал. Вернется завтра.

У Полины холодеет под ложечкой, и она знает, что Тереза чувствует то же самое. Сказать нечего, поэтому она садится на траву и начинает строить для Люка башню из кубиков. Люк рушит башню, Полина снова ее строит, Люк снова рушит. Тереза сидит на скамейке и смотрит. Люк в полном восторге.

Полина спит, и ей снится Гарри. Он входит в «Дали» через кухонную дверь и говорит: «Привет. А как ты?» Точно такой же, как много лет назад, ни днем старше. Просто Гарри.

— Уходи, — раздраженно говорит Полина. — Я не хочу тебя здесь видеть.

Гарри укоризненно качает головой:

— Потише. Тереза услышит.

— Пусть слышит.

— Ты плохая мать, — строго произносит Гарри.

— Кто бы говорил!

Гарри снова качает головой:

— Я всегда обожал Терезу.

— Когда находил для нее минутку.

— Полина, — говорит Гарри, — у меня была работа.

— У нас у всех работа.

— Солнышко, я пришел сюда не спорить.

— Я тебя не звала. Уходи.

И внезапно Гарри начинает плакать. Слезы ручьями бегут у него по щекам. Это сон, а во сне все принимаешь как должное. Полина не думает, что такого не может быть: Гарри никогда, никогда не плакал. Внезапно оказывается, что с ними Тереза, лет примерно шести. Она тоже на кухне «Далей» и глядит на плачущего отца.

— Не обращай на него внимания, — говорит Полина, но Тереза по-прежнему смотрит во все глаза.

А поскольку это сон, обстановка незаметно сменилась: они уже не в «Далях», а в викторианском доме, где жили давным-давно. Перемена Полину не удивляет, а удивляет то, что Гарри окружен толпой женщин. Среди них есть знакомые и есть незнакомые: Мира Сэмс, миссис Гетц, другие.

— Не воображай, будто я стану готовить им ленч, — говорит Полина. — Я не стану. Их десятки.

— У тебя всегда была склонность преувеличивать, — отвечает Гарри.

Женщины жмутся у него за спиной, серые, бесплотные, как души в чистилище. Они ничего не делают, ничего не говорят. Они просто здесь.

— Прогони их, — говорит Полина. — Немедленно.

— Не глупи, — отвечает Гарри. — Это жизнь. Я ничего не могу с ними поделать, ты же знаешь.

Комбайны подбираются к «Далям». Их стук слышен уже на холме. Скоро придет черед поля перед домом. Двадцатиакрового. Так оно называется. Полина как-то спросила у Чонди: «Как называется это поле?» — «Двадцатиакровое», — ответил Чонди, глядя так, будто она сморозила глупость. «Я думала, у полей есть собственные имена. "Лесной надел" или там "Длинная нива"». — «Не слыхал о таком. Для меня оно двадцатиакровое». Полина вспомнила, что ее сведения почерпнуты из телевизионных передач, и решила, что тележурналисты — последние хранители этого древнего знания.

Двадцатиакровое поле скоро уберут: тракторы ездят по дороге, возят зерно с десятиакрового за холмом, или с пятнадцатиакрового, или с двадцатипятиакрового.