Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— На поверку так оно и вышло. Но этот бледнолицый, уж не знаю, как и объяснить… несимпатичен мне. Мне трудно выразить то, что я думаю.

Я незаметно увлек его к двери и протянул на прощание руку. Он взволнованно пожал ее и, удерживая в своей, плотной, рыхлой, сказал:

— И все же, сеньор Миранда, мне жаль, что сеньор Леппринсе уехал отсюда. Я очень уважал его. А жена у него просто святая! Настоящий ангел во плоти, вы понимаете меня? Воистину святая!

Я поведал о своей неудаче Перико Серрамадрилесу, а он покачал головой так, словно у него были связаны руки и он хотел бы отделаться от очков.

— Бог мой, все рухнуло, все рухнуло! — бормотал он.

Он столько раз повторял это, что я не выдержал и закричал ему, чтобы он замолчал и оставил меня в покое.

— О боже, прекратите ссориться, — вмешалась Долоретас. — Совестно слушать вас. Два молодых человека столько говорят о деньгах, вместо того чтобы работать и думать о своем будущем.

Свидетельский документ приложения № 7-г.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).

Тетуан, 30–6-1918.

Сообщаю вам, что получил ваше письмо от 21 числа сего месяца, из которого извлек для себя немало пользы. Теперь у меня нет сомнений в том, что существует далеко зашедший заговор, жертвой которого на сей раз стал бедный Н. Сделайте все возможное, чтобы известие о его аресте дошло до меня официальным путем (через какой-нибудь бюллетень или газетную вырезку), тогда я смог бы вмешаться и потребовать, чтобы его выпустили на свободу. Мною движут самые гуманные чувства, и вы хорошо знаете, дружище Тоторно, что это так. Если я еще пользуюсь хоть каким-то авторитетом (во что я с каждым днем верю все меньше), то сделаю все от меня зависящее, чтобы пресечь такое превышение власти и произвол.

Воздаю должное вашим успехам: вы уже хорошо освоили пишущую машинку. Жизнь — это беспрерывная борьба. Выше голову и всегда вперед! С дружеским приветом

Работа тянулась медленно и непродуктивно. Лето наступило в положенный срок и, казалось, никогда не кончится. Моя квартира, находившаяся под самой крышей здания, целыми днями была залита солнцем, а по ночам превращалась в раскаленное пекло. К вечеру, едва жара начинала спадать, увеличивалась влажность, предметы становились липкими, и я, привычный к сухому кастильскому климату, задыхался и обливался потом. Меня мучила бессонница. Когда же сон овладевал мной, мне снились кошмары: будто рядом со мной в постели лежит медведь. И страшило не его соседство — в моих сновидениях медведь был кротким и добрым, — а его близость, которая в раскаленной комнате делалась для меня невыносимой. Я просыпался весь в поту, бежал к умывальнику и пригоршнями плескал себе в лицо воду, которая растекалась по спине, принося минутное облегчение и блаженство.

Стремясь избавиться от медведя, от беспокойных изнурительных бессонниц, я запоем читал допоздна. Когда же мои глаза слипались, я спал мало и плохо. Утром вставал совсем разбитый и в таком гипнотическом состоянии находился весь день до тех пор, пока с наступлением ночи по иронии судьбы ко мне не возвращались просветление и силы.

В те жаркие дни Перико Серрамадрилес и я обычно отправлялись на пляж во время нашего обеденного перерыва, который длился с полудня до пяти часов. Мы добирались туда на трамваях, битком набитых отвратительными потными людьми, съедали по громадному бутерброду и большой пиале риса, от которого, впрочем, вскоре отказались: такая пища нам была не по карману, чересчур отягощала желудки и клонила ко сну, мешая служебным обязанностям. Однажды, вернувшись с пляжа, мы одновременно заснули прямо за столом, что, впрочем, не имело никакого значения, поскольку немногочисленные клиенты Кортабаньеса уехали куда-то на лето, и пустынный покой конторы нарушался лишь назойливыми мухами, которых Долоретас истребляла свернутой газетой.

Свидетельский документ приложения № 7-д, добавление 1.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).