Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Д.Сеньор Леппринсе часто посещал кабаре?

М.Нет.

Д.Он выпивал?

М.В меру.

Д.Случалось ли вам видеть его пьяным?

М.Я бы сказал, навеселе.

Д.Итак, вы признаете, что он бывал навеселе?

М.Иногда, как и другие…

Д.Он когда-нибудь терял над собой контроль?

М.Нет.

Д.И всегда был в здравом уме и твердой памяти?

М.Да.

Д.Не пользовался ли он стимуляторами?

М.Нет.

Д.Он не производил впечатление душевнобольного или ненормального?

М.Нет.

Д.Значит, вы утверждаете, что Леппринсе был абсолютно нормальным человеком?

М.Да.

Только сильные мира сего с их тупым, фарисейским лицемерием, которые подчиняют развитие общества сохранению своих незаконных привилегий за счет чужих страданий, не гнушаясь любой несправедливостью, могли прийти в негодование или удивиться этим событиям. Да и что, собственно, произошло? Незаслуженное процветание ростовщиков, спекулянтов, скупщиков, торгашей-мошенников, всех плутократов вкупе привело к преднамеренному и всегда встречаемому в штыки повышению цен, которое никогда не компенсируется справедливым и столь необходимым увеличением заработной платы. И случилось то, что и случилось с незапамятных времен: богачи обогатились, а бедняки стали еще беднее. Так разве можно после этого осуждать некоторых обездоленных, угнетенных членов бесчеловечной, жестокой социальной семьи за то, что они избрали для себя единственно верный путь, на который их толкнули социальные условия? Только неразумный, глупый человек, слепец мог бы углядеть в их действиях нечто достойное осуждения! Так вот, сеньоры, должен вам сказать и, таким образом, перейти к наиболее мрачным и печальным пассажам своей статьи и социальной действительности — на предприятии Савольты планировалась, замышлялась и делалась попытка осуществить то, что и должно было планироваться и замышляться. Да, сеньоры, забастовка! Но обездоленные рабочие недооценили этого… (разве я осмелюсь назвать его имя?)… этого цербера, капитала, этого устрашающего призрака, при одном упоминании о котором содрогаются во всех пролетарских семьях…

— Меня прислал к вам «Человек железной руки», — начал Леппринсе.

Комната с обшарпанными обоями, где происходила сделка, была невелика, но вполне достаточна для того, чтобы в ней могли разместиться пять человек. Здесь стояли стол, изъеденный червячками, два стула и софа. С потолка свисала керосиновая лампа, освещая помещение трепетным пламенем. Два силача сидели на стульях, Леппринсе и я — на софе, а она, в плаще, украшенном блестками, — на столе, скрестив ноги по-турецки.

Я хорошо помню, какое неотразимое впечатление произвела на меня Мария Кораль, когда я увидел ее впервые. Черные густые волосы спокойными волнами ниспадали на плечи. Глаза тоже были черные, огромные, рот — пухлый, маленький, нос — прямой, а лицо — круглое. Она сидела все еще загримированная, в том самом бархатном плаще, усеянном блестками, который набросила на себя по окончании выступления. С замирающим сердцем следил я, как она проделывала сальто-мортале, попадая в руки этих грубых, тупых животных, которые подбрасывали ее в воздух и ловили, хватая со сластолюбием грубых самцов. Всякий раз, когда она взлетала вверх и кувыркалась, готовая в любую минуту разбиться о грязный пол этого мерзкого заведения, я едва сдерживал готовый вырваться из моей груди стон и проклинал те жизненные обстоятельства, которые привели ее на опасную стезю уличной акробатки, вынуждая давать представления в отвратительных кабаре — средоточии самых низменных страстей и самых дурных пороков, какие только существуют в этом мире. Возможно, уже тогда я предчувствовал уготованные мне страдания. Помню, в ту ночь я возненавидел неизвестного мне «Человека железной руки» и все, что затянуло в свою ядовитую паутину эту девушку, связав ее судьбу со зловещим сбродом, впутав в безвыходный лабиринт преступлений. Я возненавидел самого себя и Кортабаньеса, который сделал меня невольным соучастником этой сделки, возненавидел предприятие Савольты и особенно ее, Марию Кораль.

Свидетельский документ приложения № 2.