Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

— Нет, нет, Долоретас, это несправедливо. Вы поправитесь, обязательно поправитесь.

— Мне всегда не везло. Ведь я лишилась родителей еще маленькой девочкой и прошла через множество невзгод…

Соседка машинально очищала гороховые стручки, равномерно покачиваясь всем своим тучным телом. На улице смеркалось, и как это часто бывает летом в приморских городах, с наступлением сумерек атмосферное давление повысилось и жара стала еще более удушливой. Легкое пощелкиванье стручков напоминало отдаленный жалобный стрекот кузнечиков.

— Потом все наладилось, — продолжала Долоретас. — Я познакомилась с Андреу. Самым добрым человеком из всех, кого мне довелось встретить в жизни. Мир праху его! Мы поженились. Оба были молоды, хороши собой, наслаждались жизнью, пользовались всеобщей любовью. Простите, что я говорю вам все это, и не подумайте, что я выжившая из ума старуха… Андреу не был барселонцем. Он приехал сюда учиться, а когда мы с ним познакомились, женился на мне и остался здесь жить. Работа не страшила его. Он был полон сил, но не имел никаких связей. Вот тогда-то он и подружился с парнем по имени Пеп Пунткеет. Андреу в нем души не чаял, и оба они впряглись в работу, словно волы. У Пепа повсюду имелись дружки, и, делая то одну работу, то другую, они неплохо зарабатывали. Мне он не нравился, и я не раз предупреждала мужа: «Вот увидишь, Андреу, вот увидишь, этот Пеп не доведет тебя до добра». Но бедняжке Андреу хотелось заработать побольше денег, чтобы я ни в чем не нуждалась. Как и следовало ожидать, Пеп оказался негодяем: он одурачил моего мужа, как последнего простофилю, впутав его в какие-то грязные махинации, и, забрав с собой деньги, скрылся, едва фортуна изменила им. Андреу остался один, преследуемый врагами. «Вот видишь, Андреу, вот видишь». «Не волнуйся, дорогая, мы выпутаемся из долгов, и все образуется». Андреу был слишком добрым и бесхитростным. Как-то вечером… как-то вечером я готовила ужин, зная, что он придет голодный. Но проходили часы, еда остыла. А потом пришли сеньоры; они оказались из полиции. Стали расспрашивать меня, а потом сказали: «Идемте с нами, сеньора, ваш муж в больнице». Когда мы туда пришли, бедный Андреу уже умер. Мне объяснили, что произошел несчастный случай, но я уверена, что его убили дружки Пепа.

Долоретас плакала. Соседка вытерла ей слезы.

— Не надо вспоминать об этом, сеньора Долоретас, о тех пор уже прошло столько времени.

Но Долоретас по-прежнему плакала.

— Ах, пресвятая божья матерь! В жизни гораздо больше страданий, чем радостей! Радости пролетают мгновенно, а страдания тянутся вечность… — проговорила соседка.

— Я знаю, — сказала Долоретас, — что вы женились, сеньор Хавиер, на очень хорошей, благородной девушке. Желайте ей добра, берегите ее и молите бога, чтобы он сохранил ей здоровье и жизнь. Молите бога, чтобы вашей жене не пришлось столько страдать, сколько мне.

Я ушел от Долоретас подавленный. Меня угнетала даже темнота. Я остановился у пивного ларька и выпил коньяк, размышляя над словами Долоретас. Ее история была обычной историей многих барселонцев.

Мария Кораль посмотрела на меня так, словно я вошел в квартиру на руках.

— Что с тобой, Хавиер? Ты встретил призрака?

— Да.

— Расскажи.

— Это особенный призрак: призрак, воскресший из нашего будущего. Наш собственный призрак.

— Да постой! Объясни толком, без своих адвокатских уловок.

— При чем тут мои уловки, Мария Кораль. Я слишком удручен, дай мне как следует поразмыслить.

И оставив ее с открытым ртом, я заперся у себя в комнате (из-за ее болезни мы все еще спали порознь), просидев там до самого ужина. Мария Кораль была в плохом настроении из-за допущенной мною бестактности. Я высказал ей все, что думал: мы живем, не имея твердой почвы под ногами, в мире хищников, мы не можем выжить, рассчитывая только на собственные силы. Вот-вот разразится кризис, положение в стране напряженное, безработица растет. Мы не можем позволить себе ринуться в эту разбушевавшуюся стихию, пытаясь удержаться в этом бушующем море на шатком стволе наших добрых намерений. Необходимо все как следует взвесить, обуздать наши романтические порывы, чтобы не сделать опрометчивого шага. Мы должны твердо стоять на ногах, Мария Кораль, очень твердо. Говоря все это, я думал прежде всего о ней, а не о себе. Она должна была понять меня. Я знал о жизни многое такое, о чем она даже представления не имела по своей молодости…

Но Мария Кораль не дала мне договорить. Она отшвырнула от себя тарелки и столовые приборы, вскочила, опрокинув стул, посинев от негодования, дрожа от ярости. Даже в ночь накануне праздника Иоанна Крестителя, когда мы с ней поссорились, она не была в таком гневе.