Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)

И вот приехали мы как-то в Хакасию. Михалыч турбину пускал, а электрической частью занимался Игорь Барановский. Их, как шефов, поселили в двухместном номере. Толик, естественно, недоволен. Заревновал. Прибегал ко мне и жаловался. Присмотрись, мол, к электрику – дурак дураком, а гонору на десятерых, стучаться в номер заставляет, пьянь несусветная, а закусывать из одной тарелки со слесарем брезгует… Толик немного сгущал, но обиды, как мухи, над чистым местом не роятся.

В городишке этом случалось бывать и раньше, знакомых накопилось много, и Барановского с Михалычем чуть ли не каждый вечер таскали по гостям. У Толика – снова обиды, и не потому, что его не берут, а потому, что во всех этих визитах первую скрипку играет Барановский. Да еще и шуточки себе позволяет. Вернулись пьяные. Михалыч уснул, а тот, ледащий, связал шнурки на его ботинках и повесил на рожок люстры. Михалыч утром проснулся, ботинок возле койки нет, и в тумбочке нет, и в шкафу, и в мусорном ведре – нигде нет. Как возвращался, естественно, не помнит и спросить не у кого – Барановский уже на работу уехал. Может, в гостях оставил, может, бичу какому-нибудь подарил – по пьянке чего только не бывает. Сидит, мучается. Глаза к люстре не поднимаются, потому что с похмелья они к полу примерзают. Потерянное всегда ищут внизу. Потом дежурная пришла, сказала, что к телефону зовут. Обрадовался. Подумал, что ботинки нашлись. Нет. Срочно потребовался на турбине. Приспичило им, как дурной корове быка в ненастную погоду. Пришлось бежать к Толику, снимать с него разношенную обувь, газетку подкладывать, чтоб не потерять. Вернулся в номер, а там уборщица шваброй размахивает, что, мол, за безобразие, совсем с ума посходили, зачем грязные башмаки на люстру вешаете…

Михалыч извинился, что почистить забыл. Уборщица еще сильнее раскричалась.

А Барановский в глухую несознанку – не был, не принимал, не участвовал.

Михалычу мозги запудрить нетрудно. А Толика не проведешь, у него свое мнение, хоть и небольшое, но всегда при нем. Кто ботинки спрятал, тот и звонок с работы организовал. Если Михалычу на глупые шутки обижаться не к лицу, значит, слово за Толиком.

Обида остыть не успела, а случай отдать должок уже подвернулся. Шефов снова позвали в гости. Ушли вдвоем, а возвратился Барановский один. Сказал, что Михалыча развезло и пришлось оставить его у друзей, чтобы тот с дури в вытрезвитель не попал. Презрительно так процедил. А Михалычу, грешным делом, случалось залетать, по слабости здоровья. Но разве можно над этим смеяться? Сам-то Барановский хлестал в три горла, и все ему сходило. Крепкий мужик, ничего удивительного, но зачем так издевательски говорить о человеке, у которого вся крепость не в тело, а в мозги ушла. Такого Толик простить не мог и решил выровнять шансы. Взял грех на душу. Сбегал на почту, позвонил оттуда в вытрезвитель и сказал, что в гостинице, в двадцать третьем номере, бузит пьяный мужчина… Грязное дело – донос, но накипело, жажда справедливости мозги затуманила.

Заботливая милиция, конечно, приехала, но не сразу, а через полчаса, если не позднее. Ткнулись в указанный номер – заперто. Поинтересовались у соседей. Те подтвердили – да, шатался пьяный, но куда-то пропал. Искать, разумеется, не стали, такого задания не было. Выходят на крыльцо и нос к носу встречаются с Михалычем. Будь они в хорошем настроении, могли бы и не забрать. Он уже проспался, никого не цеплял, песен не пел, разве что походка слегка неуверенная была. Но людей посылали забирать, порожняком возвращаться обидно, и вдруг добыча сама в руки идет, тем более что клиент не буйный.

А Барановский преспокойненько допивал в собственном номере, и не один, а с девицей. В дамах он разбирался лучше, чем в электричестве. Умел найти ключик к потайным замкам. У Толика, естественно, черная зависть – почему самые яркие бабы достаются прохвосту Барановскому, а не его Михалычу. Где справедливость?

Шефа из вытрезвителя выкупил, а сам запил. Вглухую. На четвертый день кончились деньги, но он вспомнил, что на почту должна прийти зарплата. Ума не приложу, как ему отдали перевод. Пьяных они обычно отправляют проспаться. Никакие уговоры не действуют. Видно, сумел притвориться трезвым. Деньги получил. А дальше начались чудеса.

Я оказался первым, кого он встретил после почты. Влетел в номер бледный, в поту, за руку меня схватил, говорит шепотом и озирается, чтобы кто-то нежелательный не подслушал.

– Представляешь, – говорит, – получил сейчас перевод, в общем-то, копейки, аванс высчитали, алименты взяли… осталось на питание до конца командировки да на обратный билет – вот и все капиталы. Выхожу на улицу, слышу, кто-то окликает. Поворачиваю голову, а на плече у меня чертик сидит. «Пойдем, – говорит, – Толик, выпьем и пельмешками закусим». Я ему объясняю, что денег нету. А я в натуре хотел завязать: сколько можно, перед Михалычем неудобно, его за мои прогулы взгреть могут. А черт не верит. Я ему честное слово даю. А он меня стыдит: «Как тебе не ай-я-яй, засунь руку в левый карман, там у тебя семьдесят четыре рубля». Представляешь, знает, куда положил, и знает – сколько. Значит, пас меня от самой кассы. И не только зубы заговаривает, так еще и подталкивает, чтобы я к пельменной повернул, а дорога оттуда через парк, без фонарей, знает, куда заманивать. Да не на того нарвался. Я – хлоп его кулаком. А он, как боксер, плавненько в сторону корпусом ушел. И я – мимо. Врезал по собственному плечу. А он хохочет: «Схлопотал, жмотина несчастный, может, добавки желаешь?» И снова в хохот. И, что характерно, сам щупленький, а голосище, как у Муслима Магомаева. Что оставалось делать? Только бежать! Здесь уже не до гордости. Но сначала удостоверился, что деньги целы. А потом – дёру…