Станислав Лем - Мнимая величина

Вопреки тому, что писали газеты, агрегат-переводчик, усвоив все написанное Достоевским, включая "Дневник писателя", а также всю литературу о Достоевском, вовсе не сконструировал "фантом", "модель" или "машинное воплощение" личности реального автора.

Теория мимезиса крайне сложна, но ее принцип, равно как и обстоятельства, позволившие создать этот феноменальный образец миметической виртуозности, можно изложить просто. Машинный переводчик и не думал воссоздавать Достоевского как реальное лицо или личность (впрочем, это было бы ему не по силам). Процедура выглядит так: в пространство значений проецируется творчество Достоевского в виде изогнутой фигуры, напоминающей разомкнутый тор или лопнувшее (с пробелом) кольцо. После этого сравнительно простой задачей (простой, разумеется, не для человека, а для машины) было "замкнуть" пробел, то есть "вставить недостающее звено".

Можно сказать, что в творчестве Достоевского через романы главного ряда проходит семантический градиент, продолжением которого, а вместе с тем "звеном, замыкающим кольцо", оказывается "Девочка". Именно поэтому знатоки, ясно представляющие себе, как соотносятся между собой произведения великого писателя, не испытывают ни малейших сомнений относительно того, где, то есть между какими романами, следует поместить "Девочку". Лейтмотив, звучащий уже в "Преступлении и наказании", нарастает в "Бесах", а между этим романом и "Братьями Карамазовыми" открывается "пробел". Это был успех, но вместе с тем - редкая удача мимезиса; попытки добиться, чтобы машинные переводчики создали нечто подобное за других авторов, ни разу не дали такого блестящего результата.

Мимезис не имеет ничего общего с эмпирической хронологией творчества данного писателя. Так, например, существует неоконченная рукопись романа Достоевского "Император", но "догадаться о ней", "напасть на ее след" машины никогда не смогли бы, потому что этим романом автор пытался выйти за рамки своих возможностей. Что же касается "Девочки", то кроме первой версии, созданной ГИКСОСОМ, существуют ее варианты, созданные другими агрегатами, хотя знатоки считают их менее удачными; различия в композиции оказались, конечно, значительными, но все эти апокрифы объединяет общая, доведенная до пронзительной кульминации проблематика Достоевского борение святости с телесным грехом.

Каждый, кто читал "Девочку", понимает, какие причины не позволили Достоевскому ее написать. Разумеется, с точки зрения традиционной гуманистики мы совершаем сущее святотатство, уравнивая в правах машинную имитацию с подлинным творчеством; но битистика в самом деле неизбежно выходит за рамки классического канона оценок и ценностей, в котором подлинность текста имеет решающее значение, - поскольку мы можем доказать, что "Девочка" принадлежит Достоевскому "в большей степени", чем его собственный текст - "Император"!

Общая закономерность мимезиса такова: если автор полностью исчерпал стержневую для него конфигурацию порождающих смыслов ("страсть всей жизни"), или, в терминологии битистов, "пространство своих семофигур", то ничего, кроме вторичных текстов ("затухающих", "эхо-текстов") , мимезис уже не даст. Но если он чего-то "не досказал" (скажем, по биологическим причинам - из-за ранней смерти, или по социальным - из-за недостатка решимости) - мимезис способен воссоздать "недостающие звенья". Правда, конечный успех зависит еще и от топологии семофигур писателя; тут важно различать сходящиеся и расходящиеся семофигуры.

Обычный критический анализ текстов недостаточен для оценки шансов мимезиса в каждом конкретном случае. Скажем, литературоведы рассчитывали на миметическое продолжение творчества Кафки, но их надежды не оправдались; мы не получили ничего, кроме заключительных глав "Замка". Для битистов, впрочем, казус Кафки методологически особенно ценен; из анализа его семофигуры видно, что уже в "Замке" он подошел к крайним пределам творчества: три попытки, предпринятые в Беркли, показали, что машинные апокрифы "тонут" в многослойных "эхо-отражениях смыслов", в чем объективно проявилась экстремальность этого рода писательства. Ибо то, что читатель интуитивно ощущает как совершенство композиции, есть следствие равновесия, называемого семостазом; если аллегоричность чересчур перевешивает, прочтение текста становится непосильной задачей. Физическим аналогом подобной ситуации будет пространство, замкнутое таким образом, что звучащий в нем голос искажается вплоть до полного затухания - в ливне отовсюду идущих эхо-отражений.