Мария Нуровская - Письма любви

— Слово в слово, учти, — говорил он.

Тебе не нравились мои ночные выезды. Когда звонил телефон, я старалась сама подойти, но иногда ты меня опережал.

— Да, пани Хелинскую можно, — ледяным голосом отвечал ты, подавая мне трубку.

Если бы ты только знал, как обязан этому человеку!

Теперь я могла заняться Марысей. Я мыла ее, причесывала. У нее были редкие волосы, через которые просвечивала кожа. Я кормила ее только бульонами. Каждая проглоченная ложка была нашей общей победой.

— Ну последняя, правда, последняя, — говорила я сладким, фальшивым голосом.

Так же, как и я, Марыся существовала в отрыве от своего тела. Кости, обтянутые кожей, — наследство ужасного прошлого, из которого она не смогла выкарабкаться.

— Они всегда там…

— Кто? — спросила я, но ответа не получила.

Кого она видела там: своих палачей, сокамерников? Мы обе безнадежно застряли в своем прошлом. Только Марыся оставила в нем свою женственность, и это не давало ей жить дальше, а у меня оно отбирало мое тело, которое было бесстыдно красиво. Не в силах освободиться, я старалась, по крайней мере, закрывать его от нее. Ведь Марыся могла думать, что это груди, до которых ты дотрагиваешься, а это живот, ноги… Я входила в лучшую для женщин пору расцвета, а она, будучи немного старше меня, неотвратимо двигалась к смерти…

Утром, уходя на работу, ты осмотрел ее, и тебе что-то не понравилось. Ты стал настаивать на кардиограмме. Мы договорились, что в двенадцать за ней приедет санитарная машина. Потом я отправила Михала в школу. Надев пальто, заглянула к ней, подошла поближе, а потом присела на кровать. У Марыси было странное выражение лица. Я подумала, что она боится остаться одна.

— Я только в магазин, — попыталась успокоить ее, — сейчас вернусь.

Но все же решила остаться. Я поняла, что Марыся умирает. Мы обе это чувствовали, молча глядя друг на друга. И мне нельзя было даже отойти к телефону. Для этого уже не было времени.

— Скоро приедет машина, — сказала я никому не нужные слова.

Марыся смотрела на меня. Ее глаза, казалось, существуют отдельно от исхудавшего лица. Она чего-то ждала от меня. Может, ей хочется, чтобы я взяла ее за руку. Но она тут же высвободила свою ладонь. До последней минуты Марыся смотрела мне в глаза.

А потом я ходила по комнате и плакала. Мы провели с ней вместе пять лет, которые сблизили нас. Мы делили любовь мужчины и мальчика. Иногда я думала о ней и о себе как о едином целом. Марыся стала самой драгоценной частью меня.

Я позвонила в клинику.

Ты был на обходе.

В кухне натолкнулась на жену портного.

— Что-то не в порядке с пани Марысей? — спросила она, видя мое заплаканное лицо.

Я покачала головой, не хотела, чтобы она узнала первой о смерти Марыси. Но и врать не хотела, хотя бы в этом.

— Умерла.

— Боже мой! — вскрикнула она с преувеличенным страхом. Я уже давно заметила, что выражение простыми людьми страха или боли часто носит гротесковый характер. Соседка театрально схватилась за голову. Как плакальщица из античной трагедии, подумала я. — Помогу пани обмыть бедняжку, одеть…

Эхом отозвались во мне слова твоей матери, сказанные тогда над рекой: «И та бедняжка… Марыся». Мне не хотелось, чтобы ее жалели. Марыся не была бедняжкой. Просто у нее трагически сложилась жизнь.

— Я все сделаю сама, — отказалась я.

Зазвонил телефон.

— Кристина, — услышала я твой голос. — Ты мне звонила?

Воцарилась тишина.

— Марыся умерла.

— Я скоро приеду, найду только себе замену.

Мне не хотелось, чтобы ты сейчас был с нами.

— Увидишь ее утром… так будет лучше…

— Хорошо, — сразу согласился ты. — Справишься?

— Да, — ответила я коротко.

— Завтра я все оформлю.

— Хорошо.

— А что с Михалом? Он знает?

— Он в школе, не беспокойся о нем, я… — И неожиданно остановилась на полуслове.

Умерла мать ребенка, значит, сообщить ему об этом должен его отец. Почему я стремилась все взять на себя? Может, этого не могла мне простить Марыся, выдернув свою ладонь? Кем я была в этом доме? Беглянкой из гетто. Я вошла сюда, чтобы обокрасть ее, отобрать все, что она любила. А теперь собиралась дирижировать уже не ее жизнью, а ее смертью. Я должна уйти отсюда и вернуться после похорон. Но это невозможно. Кто-то должен был заняться ее телом. Чужой? Она бы этого не вынесла, как не могла вынести жалостных взглядов и еле скрываемого испуга. Я всегда переживала, когда к Марысе приближались чужие: врачи, сестры. Даже твои взгляды заставляли меня переживать, потому что она переживала… Никто не имел права приблизиться к ней, пока мы не будем к этому готовы. Она и я. Часы показывали двенадцать. Михал вернется около трех, еще оставалось время.