Галина Щербакова - Митина любовь

Так вот… Это единственная вольность моих шестна-дцати лет.

Летали ли тогда туда-сюда девочки с рюкзачками? Вряд ли… Но если что и было, оно не могло в меня попасть и существовало в другом пространстве, в другой системе координат, где гипотенузы и катеты просто иначе выглядят. И ты их сроду не узнаешь в лицо, явись они тебе.

А тут… Пришли дети, а потом исчезли, оставив мне беспокойство. Но если они готовы запросто перемещаться по частям света, то что им Москва? Сидят где-нибудь на полу Курского вокзала, завтра их помоют из шланга. А потом, глядишь, они смоют эту воду в Средиземном море.

Дети не пришли ночью. Не пришли на следующий день. И на следующую ночь.

Я полезла в рюкзачок.

Початая пачка печенья. Майка с буквами неведомой мне азбуки. Детектив на английском. Карта Москвы. Два комочка трусиков. Бумажка с двумя телефонами. Один из них — мой собственный.

И ничего больше. Понятно, что такое добро можно оставить где угодно.

Я набрала неизвестный мне номер с бумажки и, чтоб никого не испугать, вежливо так сказала, что Лена забыла у меня сущую ерунду, но мало ли…

— Какая Лена? — спросили меня.

Я положила трубку. Я не знала, что ответить незнакомой женщине.

У современных телефонных прибамбасов есть одно умение — определять номер телефона тебе звонящего. У меня такого нет, и я, что называется, не брала это в голову. Но меня определили. Суровый мужской голос категорически предупредил меня, чтобы я никогда — слышите, никогда! — не спрашивала по нему ни Лену, ни черта в ступе. И трубка была брошена.

В хамском тоне содержалась информация: грубиян знал Лену, но одновременно знать ее не хотел.

И я набрала номер снова.

— Стойте! — закричала я ему. — Дети ушли от меня. От меня! Скажите, где они, и я забуду ваш телефон навсегда.

Он послал меня матом. Я взвизгнула и сказала, что отправляю его туда же. С эскортом.

— Они улетели, — сказал мне мужчина, и в его голосе уже не было никакого хамства. Это был голос измученного человека. — Они улетели домой,

— повторил мужчина и положил трубку.

Если б он еще раз меня послал, я бы позвонила ему еще и еще раз. Но тон его голоса… Он был мне в пандан, он совпадал с моим беспокойством — беспокойством втравленного в ненужное ему дело человека. Было во мне и чувство вины перед Фалей… И злость на себя. В том же телефонном голосе было нечто большее. Или я ни черта не понимаю в жизни.

Я сидела над рюкзачком, эдакая клуша, побившая по дури собственные яйца. И думала плохое о молодых. «Какие сволочи! — думала. — Как в анекдоте: ни мне здрасьте, ни тебе спасибо. И дочь у меня такая же. Прайвести! Прайвести! Лучше бы научилась настоящий борщ варить, а то разгоняет по кастрюле эту чертову „Галину Бланку“…»

Я сунула рюкзачок на антресоли. В эту жизнь я уже не прорасту. Но я ведь всегда это знала.

Будь здоров, новый Митя! Вряд ли свидимся…

Неожиданный звонок настиг меня через несколько дней. Звонил мужчина с тем странным голосом горя и раздражения. Я подумала: ишь, запомнил телефон. Но тут же себя окоротила. Его телефон я помнила тоже.

— Знаете, — сказал он, — я хотел бы с вами встретиться. Только давайте точно определим место. Самое простое место. Памятник Пушкину…

Он представился Михаилом Сергеевичем и почему-то сильно за это извинялся.

— Ну и что? — сказала я. — У меня маму звали Надеждой Константиновной.

Я приготовилась к рассмеянию, но фокус не удался. Михаил Сергеевич сокрушенно покачал головой, сочувствуя моему несчастью.

«Ну что ж, — подумала я, — люди всякие нужны, люди всякие важны…» Я ждала главного: зачем? В конце концов, прервав скорбно-странную паузу по поводу фатальности имен и отчеств, я сказала:

— Я вас слушаю, Михаил Сергеевич.

— Видите ли, — сказал он. — Я не знал, что вы родственница Жоры. Я был груб, а у вас ведь естественное беспокойство.

Он кашлянул как-то в сторону, прикрываясь рукавом, а я подумала: что-то не то и не так. Как — не знаю, но так не поперхаются взрослые мужики, если они невиноватые и непросящие. Грубость по телефону, увы, не повод для вины, а просить ему меня как бы не о чем.

Но дальше стало хлеще. Он стал подробно рассказывать, как они учились вместе с Ежиком. Как потерялись во времени, а потом нашлись. Ездили вместе в Болгарию, когда дети были еще маленькие. Планировали общую Турцию уже в наше время, но случилась беда. У жены Михаила Сергеевича Тани обнаружили рак и срочно положили на операцию. Таня оказалась духом слабой и сдалась болезни без всякого сопротивления. «Готовность умереть номер один, — так назвал это Михаил Серге-евич, — хотя случай по медицине заурядный, она, что ли, первая будет жить с грудным протезом?»