Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава

– Что?…

Он просто ждал, поглядывая то в туннель, то в мою сторону.

– Я никуда не пойду, Кот. Меня поймают, или я попаду под поезд, или уж не знаю что случится.

Он сел и полизал лапу.

Из лифта вышла женщина в темно-синей униформе и зашагала ко мне.

– Monsieur?

Она спросила, все ли в порядке, и я собирался сказать, что у меня просто закружилась голова, но уже прошло. Но я не хотел ее беспокоить или привлекать к себе внимание, поэтому встал и объяснил, что жду друзей. Усталым голосом она попросила сесть на скамейку и, когда я поднялся, повернула обратно к лифту. Наверное, я показался подозрительным, и она решила проверить. Женщина оглянулась, чтобы убедиться, что я больше не сижу на полу, и в ту же секунду я тоже оглянулся, чтобы убедиться, что она за мной не наблюдает. Получилось неловко. Я быстро зашагал к одному из белых пластмассовых сидений, и Кот неторопливым шагом последовал за мной.

– Я не могу, Кот. Я чуть не попал в переплет лишь из-за того, что сидел на полу. Господи, кто только не сидит на полу в метро. Есть нищие, которые проводят на станции целые дни, но, как только сел я, ко мне подошел человек в форме и прогнал. Представь, что будет, если я спущусь на пути. Я плохо умею ладить с властями, Кот, и обязательно попаду в беду. Вдобавок я трус. Я не могу.

Кот встал и удалился. Подождав минуту, чтобы уж точно его не нагнать, я поднялся на лифте и вышел в ночь.

От «Бют-Шамон» я бездумно дошел до Бельвиль, прошагал вдоль улицы Пиренеев и срезал по крошечным переулкам и лестницам до Менильмонтан. На голову мне упали несколько капель дождя. Слегка изменив маршрут, я нырнул в бар, где частенько сидел с Томоми Ишикава. Признаться, я отчасти ожидал увидеть, как она сидит в одиночестве и записывает в блокнот слова, которым потом не сумеет найти объяснения. Разумеется, в баре ее не было. Я взял пиво и сел за столик у открытого окна. Начался дождь. Я смотрел на тротуар и вдыхал опьяняющий запах теплого летнего вечера и дождя, который превращал шум голосов и звон бокалов в уютный гул. Несмотря на приятную обстановку, жалость к себе не покидала меня. Я достал записную книжку и принялся писать.

В последний раз, когда я сидел в этом кресле, передо мной стояли бутылка белого вина, два бокала и пепельница. Томоми Ишикава сидела напротив, с серьезным видом, опираясь локтями на стол. С тех пор прошло уже много времени. Может быть, целый год.

– Сказать тебе кое-что интересное?

– Давай.

– В Пантеоне…

– Парижском Пантеоне?

– Ну да. Там есть часы. Старые часы, которые давно не работают.

– Ты любишь часы, которые не работают.

Томоми Ишикава посмотрела на свои часики, которые показывали двадцать минут четвертого.

– Да, – согласилась она, – и потому это должна быть грустная история, но она не грустная, а интересная, в чем ты убедишься, мой милый Бен Констэбл.

– Ладно.

– Короче говоря, была одна компания интеллектуалов, вроде как тайное общество.

– Ты шутишь?

– Нет. Слушай дальше. Их штаб находился под землей, в катакомбах. Там они встречались, смотрели авторское кино, пили изысканные дорогие вина и говорили об искусстве, культурном наследии, науке, философии, о том, что Франция катится под откос. У них, наверное, даже проходили концерты с участием выдающихся французских музыкантов, которые исполняли произведения великих французских композиторов, и все такое.

– Откуда ты знаешь?

– Подожди. Я кое-что присочинила, но вообще это реальная история. В общем, была группа представителей элиты, всезнайки, из семей, прославившихся в эпоху Просвещения. И они проникли в парижские катакомбы по тайной лестнице откуда-то с левого берега Сены, скажем из Сорбонны, но это большой секрет, и я не знаю наверняка.

– И при чем тут Пантеон?

– Сейчас скажу.

– Ну хорошо.

– Так вот, однажды они сидели и жаловались на современную архитектуру, в частности на Корбюзье, потом перешли к теме печального состояния национальных памятников, и кто-то упомянул часы в Пантеоне, которые не работали. Остальные, потягивая «шато Лафит-Ротшильд» урожая 1976 года, неодобрительно покачали головой. И их осенила идея – починить часы самим. Незаконным образом. Закон их не волновал, потому что они принадлежали к элите общества и к тому же тайно встречались в своем секретном штабе, глубоко под городом. Такие вещи казались им абсолютно нормальными.

– Угу.

– Поэтому они взяли инструменты, вечером пошли в Пантеон, спрятались в укромном уголке, о котором больше никто не знал, и подождали, пока Пантеон не закроют, а потом поднялись к часам. Несколько месяцев или даже целый год они оставались в здании по ночам и старательно чинили часы, пытаясь вернуть им первоначальный блеск.