Альберто Бевилакуа - Скандальная молодость

Прорицателей приковывали к позорным столбам.

От этих железных столбов с обрывками цепей, которые до сих пор можно увидеть на площадях городов вдоль По, шарахаются даже собаки.

Прорицатели — радостные и трагичные, хитрые, как лисы, или наивные, как дети, — заставляли одно время года сменять другое, с помощью математики заглядывая в будущее, предсказывали катастрофы и счастливые времена и, кроме метаморфоз, сулили миру успех и приключения. Они открывали людям тайны обратной стороны луны, или, проще говоря, тайну вечности.

Обитатели берегов реки, сжатой отвесными берегами, сливались с ее водоемами и каналами, стаями рыб и реликтами доисторических приливов — лодочники, пастухи, бродячие продавцы книг и шляп, пикадоры, жители Брентадоро и Навароло; и чужеземцы, появляющиеся на плотинах с видом проповедников, не принадлежащих ни к какому ордену, в высоких шапках армянского фасона, в черных кафтанах с красными крестами на груди и на спине. Одни из них играли на медных трубах, на рукавах у других были нашиты колокольчики, третьи несли граммофоны с трубами в форме кубка.

Так было всюду — от Аббатства Помпоза и Гран Боско делла Мезола до Саббьонеты и Казальмаджоре. И всюду их воспринимали как пришельцев из ниоткуда и узнавали в изображениях на картах Таро и в молитвенниках, среди виньеток с птицами, дельфинами, треножниками с символическим пламенем. Их подвергали бичеванию и травили.

Королевские Гвардейцы — руки в белых перчатках сжимают поводья, сапоги в стременах — наблюдали за их агонией, сонно покачивая головами в белых кепи; выкрикнув все истины, потеряв голос, Прорицатель начинал дуть прямо перед собой, и на песке четко вырисовывались слова, слова свободные, которые в таком виде существуют в ясновидении, как надписи существуют на бумаге. Королевские Гвардейцы терпеливо топтали их копытами своих коней до тех пор, пока они не становились неразличимы.

Прорицатель умирал с разбитыми в кровь губами, отрезанными ушами, не имея больше сил устремиться вверх, к свету и магии, с которыми общался раньше. И тогда Королевские Гвардейцы неторопливой рысью удалялись в заросли можжевельника.

Ребенком Дзелия усаживалась на скамеечке перед Прорицателями, на пустынных площадях, окруженных раскаленными солнцем или покрытыми снегом башнями. Ей казалось, что она задыхается вместе с ними, дрожит от того же холода, изнемогает от той же усталости. Она вставала, чтобы наложить прикованному на раны мазь, по совету некоторых взрослых беженцев, или чтобы приложить ухо к его груди и различить в прерывистом дыхании слова. Потом она зажигала фонарь между стульчиком и столбом и снова усаживалась под луной, яркой в июне и тусклой осенью. Иногда она даже засыпала под дождем, стремительно уносящимся в ночь.

Однажды к столбу приковали женщину.

Дзелия смотрела, как зимний свет падает на нее. Шаль у нее украли, и разорванные одежды сползли на землю. От нее исходил резкий запах самки, и окровавленная нагота подчеркивала линию ребер, напряженных, как мрамор; запекшаяся кровь на левой стороне груди напоминала фантастическую розу. Их взгляды скрестились, и, загипнотизированная непонятной силой этих глаз, Дзелия познала красоту и угадала в ней свое будущее. У прорицательницы были маленькие руки и ноги, небесно-голубые глаза, сильное и белое тело; когда Дзелия подошла к ней и поцеловала, та на каком-то причудливом языке произнесла слова, предвещающие счастье и наслаждение. Этот поцелуй ожогом навсегда остался у нее в памяти.

Знакомыми словами Прорицатели называли истины неведомые. И наоборот.

Женщина предсказала, что в жизни Дзелии будет то, что она сможет выразить уже изобретенными людьми словами. Будет и то, что она сможет выразить только словами, которые создаст сама, чтобы передать мечтания земли, лики и иронию природы. Будет и то, его она не сможет выразить, и услышит это от других, ибо оно покажется ей великим, как мечты, и пережитым всеми, кроме нее.

Она узнала, что существуют три формы познания.

Девочка проснулась от звука сорвавшегося с крюка тела.

В некоторых местах вдоль По словом arlia называют жажду самому создавать собственную жизнь, жажду играть в нее. И если в действительности что-то происходило каким-то определенным образом, но у меня возникал каприз, я немедленно изменяла это молодостью моего тела и дарованной мне силой воображения, которая могла свернуть горы, — чтобы с миром можно было играть, даже тогда, когда надо было бы серьезно задуматься. И не полагаться на Бога, если он есть, или на Био, который есть безусловно.