Михаил Климов - Другая дверь

Неужто Федерико хранил у себя чью-то голову? Или это был бюстик Канта?

Ясно, как Божий день, что это богачество досталось Песе, когда праправнук впервые, не зная, что переместится всё, что не прикреплено и мало весит, двинул рычаг до конца.

– А макитра? – робко спросил Слава, – Это голова?

– Да не… – хозяйка заулыбалась, но глаза её всё ещё смотрели настороженно, – це глечик, тильки раухний, шорсткий аби мак тереть…

– Ага… – допетрил наш герой, глечик он знал, это такой кувшин, значит, это была пепельница или Федерико что-то ел в комнате и так и не отнес посуду на кухню. – А канавка?

– Яка канавка?

– Ну вы же сказали так…

– Та це не канавка, а коновка… Це той же глечик, тильки… – она задумалась, как объяснить идиоту простую вещь, как известно это самое сложное, – тильки с грифом, с ручкой… – обрадовалась она.

«Пиво пил и кружку домой принес?»

– А виделка – это очки?

– Ни… – она отрицательно покачала головой. – Очки – то окуляри, а то – така палычка да с ней три альбо четыре зубеца…

– Вилка… – обрадовался Прохоров.

– Вилка… – обрадовалась мадам Шнор.

– А краковяк?

– Який краковяк? – почти испугалась Песя. – Не було ни одного випадка ниякого краковяку…

– Ты же сама сказала… – незаметно переходя на «ты», почти закричал Слава, – «як» там в конце точно был…

– Так це ж «кобеняк», – заулыбалась беззубым ртом Песя, – це ж такий одяг чоловичий…

Можно было бы и дальше продолжать эту игру, можно было бы объяснить и перевести растолковав, что корзно – это такая дорогая одежда, плящка – бутылка, а вишак – просто вешалка.

Но, наверное, стоит остановиться. И так уже понятно, что говорила Песя Израилевна на той смеси русских, украинских, немецких и еврейских слов, которая характерна для юго-запада Российской империи и восточной Европы. В науке такая смесь называется суржик, но поскольку словарей этого языка я не нашёл (зато нашёл мнение, что суржик вообще не в словах, а в интонациях), то и воспроизвожу здесь речь старой еврейки по интуиции, а не по правде. Наверняка ошибок много, еврейских и немецких слов должно быть больше, но что мог, то и сделал…

И на этом данную часть свой задачи как автора считаю выполненной: больше не буду мучить ни себя, ни читателя бесконечными нанизываниями правильных и неправильных слов, а буду изредка вставлять некоторые украинизмы, чтобы не забывать самому, да и вам напоминать, как разговаривала мадам Шнор.

Теперь, после этого небольшого, но очень важного отступления, можно вернуться и к диалогу наших героев, который мы прервали на перечислении Песей Израилевной доставшихся ей случайно товаров.

Упомянув всё (или сделав вид, что ВСЕ), что смогла вспомнить, хозяйка ещё раз посмотрела на гостя, а потом спросила вкрадчиво:

– Так это что – всё твоё было?

И до Славы в этот момент дошло, что она так переживала в течение их уже не короткого общения: старуха боялась, что всё с нее сейчас потребуют назад. И готовилась к скандалу. Поняв это, наш герой, несмотря на сложное положение, в котором пребывал, расхохотался.

Песя некоторое время недоуменно смотрела на него, потом заулыбалась, потом захохотала вместе с ним.

– Теперь скажи, – с облегчением спросила она, отсмеявшись и, видимо, поняв, что возврата не будет, – откуда вы все взялись на мою голову?

Как осознал Прохоров, опыты Федерико подготовили почву и приучили старую еврейку к тому, что вещи появляются, но ничего плохого от этого нет. Поэтому и явление нашего героя она восприняла почти спокойно, во всяком случае, вопрос о том, откуда что берётся, задала только через час после того, как вывела Прохорова из тёмной комнаты на кухню и налила чаю.

– Из будущего… – честно ответил он.

– Что это значит? – не поняла старуха, – Будущего еще нет, как там можно быть да и вернуться?

Ну да, фантастической литературы, историй о путешествиях во времени почти ещё не существовало тогда, это в его, Славино время люди привыкли к тому, что можно (хотя по науке и нельзя) оказаться то в гостях у динозавров, то в разной степени светлости будущем.

В голове у этих людей такие идеи и должны укладываться плохо, даже Надежда всё не сразу поняла и не во всё сразу поверила.

– Сейчас объясню, – сказал Слава, обрадовавшись, что нашел, наконец, разумный повод, спросить о, наверное, самом важном, что его мучило весь этот час. – Вот сейчас который месяц и год?

– Сейчас ноябрь, – твердо сказала Песя Израилевна, – самое начало, числа точно не помню. А год – тысяча девятьсот тринадцатый…