Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии

Но… темные места в этой истории не давали мне покоя.

Когда и почему появился Джон Эмос Джэксон? Почему любящая мать и бабушка, которая решила порвать с прошлым, воссоединиться с детьми и внуками, притащила сюда этого злобного, темного человека?

Конечно, он даже не оглянулся, чтобы удостовериться, сплю ли я на самом деле. Я лежал в той маленьком кровати, которая всегда была моя, и они нисколько не сомневались, что мне в ней удобно. Я увидел, как папа одетый вышел из дому. Отчего-то я догадался, что он идет к бабушке. Пусть бы у него ничего не вышло, и тогда бабушка будет, как прежде, моя. Только моя.

Эппл. Эппл ушел туда, где теперь прочие щенки и пони,

— Они пасутся на райских пастбищах, — говорил в таких случаях Джон Эмос со странным блеском в его водянистых глазах.

Он смотрел на меня так подозрительно, будто подозревал, что это я проткнул вилами Эппла.

— Ты и правда видел его мертвым? Эппл умер?

— Неподвижен, как чурбан. Правда умер.

Я крался по извилистым тропинкам, которые, казалось мне, ведут меня прямо к воротам ада. Вниз, вниз, вниз, через пещеры, каньоны и ямы, и рано или поздно придешь к этим вратам. Они красные. Ворота в ад должны быть красные или черные, в крайнем случае.

Черные ворота. Черные ворота бесшумно и широко открылись, пропуская папу. Да, она хотела, чтобы он пришел. Заботливый сын. Упек свою мать в сумасшедший дом, а следом за ней отправит меня в одно такое веселенькое заведение, где тебя связывают и надевают смирительные рубашки (интересно, как они выглядят?). Во всяком случае, все это ужасно.

Ворота захлопнулись, слегка клацнув петлями. Мама, наверное, в своей комнате, перепечатывает свою книгу, как будто она и в самом деле заменит ей танцы. Она как ни в чем не бывало сидела в своей инвалидной коляске и была поглощена книгой, когда Джори заиграл ту самую балетную музыку. Потом она подняла голову, стала глядеть куда-то в пространство, затем ноги ее задвигались, отбивая такт.

— Что такое хитросплетения, мама? — спросил я, когда однажды она заметила, что у Джори дар разбираться во всех хитросплетениях танца.

— Сложности, — ответила она сразу, как будто носила при себе словарь.

Словари всегда окружали ее: маленькие, большие, средние, и один толстенный словарь, который даже стоял на особой вертящейся подставке.

С тех пор я учил свои ноги разбираться в хитросплетениях. Вот и сейчас я незаметно проскользнул за спиной папы, который никогда не имел привычки оглядываться. Я всегда оглядывался, внимательно вглядываясь в обстановку, то направо, то налево, через плечо, всегда выслеживая, вынюхивая.

Проклятый шнурок! Я упал, зацепившись за него. В который уже раз! Если даже папа и услышал мой слабый вскрик, то он все равно не оглянулся. А ведь секретные дела надо делать тайно, как делали шпионы. Или воры, охотники за драгоценностями. У богатых леди всегда много драгоценностей. Надо бы попрактиковаться, пока она рассусоливает там со своим сыночком, таким уважаемым доктором, все плачет и умоляет простить ее, сжалиться, полюбить снова и взять к себе. Как это все противно. Я никогда не любил папу особенно, но теперь я вспомнил, как я к нему относился еще до того, как он спас мою ногу от «ампутации». Ага, папочка собирается отнять у меня единственную родную бабушку! У кого из мальчишек еще есть такая богатая бабушка, что, только заикнись, она тебе все отдаст?

— Куда это ты идешь, Барт? — Джон Эмос возник из ничего, блестя в темноте глазами.

— Не твое поганое дело! — сказал я так, как сделал бы Малькольм.

Дневник Малькольма был, как всегда, у меня с собой, под рубашкой. Красная кожа его обложки прилипла к моей груди. Я учился извлекать выгоду из ярости.

— Твой отец здесь, разговаривает с бабушкой. Спрячься-ка там и запоминай каждое сказанное ими слово, а потом все расскажешь мне. Ты понял?

Понял. Он-то, конечно, и сам будет подглядывать в дверь, я знаю. Но он ничего не услышит. А я не пропущу ни одного слова, будьте уверены. Не может сам ни нагнуться, ни поднять уроненного. А командует.

— Барт! Ты слышал, что я сказал? Какого черта ты пошел на черную лестницу?

Я обернулся и пристально поглядел на него. С высоты пятой ступени я был выше него.

— Сколько тебе лет, Джон Эмос?

Он пожал плечами и нахмурился:

— Зачем тебе знать?

— Просто не видел еще никого дряхлее тебя.

— Бог накажет того, кто не почитает старших. — Он щелкнул зубами. Звук был такой, как будто тарелки сбросили в раковину.